Есть в осени дыханье естества,

 пристойное сезону расставания,

 спадает повседневности листва

 и проступает ствол существования.

Того, что будет с нами впредь,

 уже сейчас легко достигнуть:

 с утра мне чтобы умереть –

 вполне достаточно подпрыгнуть.

Мне близко уныние старческих лиц,

 поскольку при силах убогих

 уже мы печальных и грустных девиц

 утешить сумеем немногих.

Временем без жалости соря,

 вертимся в метаниях пустых,

 словно на дворе ещё заря,

 а не тени сумерек густых.

У старости моей просты приметы:

 ушла лихая чушь из головы,

 а самые любимые поэты

 уже мертвы.

Стало сердце покалывать скверно,

 стал ходить, будто ноги по пуду;

 больше пить я не буду, наверно,

 хоть и меньше, конечно, не буду.

К ночи слышней зловещее

 цоканье лет упорное,

 самая мысль о женщине

 действует как снотворное.

В душе моей не тускло и не пусто,

 и даму если вижу в неглиже,

 я чувствую в себе живое чувство,

 но это чувство юмора уже.

К любви я охладел не из-за лени,

 и к даме попадая ночью в дом,

 упасть ещё готов я на колени,

 но встать уже с колен могу с трудом.

Зря девки не глядят на стариков

 и лаской не желают ублажать:

 мальчишка переспит и был таков,

 а старенький – не в силах убежать.

Когда любви нахлынет смута

 на стариковское спокойствие,

 Бог только рад: мы хоть кому-то

 ещё доставим удовольствие.

Мой век, журча сквозь дни и ночи,

 впитал жару, мороз, дожди;

 уже он спереди короче,

 зато длиннее позади.

И вышли постепенно, слава Богу,

 потратив много нервов и труда,

 на ровную и гладкую дорогу,

 ведущую к обрыву в никуда.

Время льётся даже в тесные

 этажи души подвальные,

 сны мне стали сниться пресные

 и уныло односпальные.

В наслаждениях друг другом

 нам один остался грех:

 мы садимся тесным кругом

 и заводим свальный брех.

Вдруг то, что забытым казалось,

 приходит ко мне среди ночи,

 но жизни так мало осталось,

 что всё уже важно не очень.

Я равнодушен к зовам улицы,

 я охладел под ливнем лет,

 и мне смешно, что пёс волнуется,

 когда находит сучий след.

Время шло, и состарился я,

 и теперь мне отменно понятно:

 есть у старости прелесть своя,

 но она только старости внятна.

С увлечением жизни моей детектив

 я читаю, почти до конца проглотив;

 тут сюжет уникального кроя:

 сам читатель – убийца героя.

Друзья уже уходят в мир иной,

 сполна отгостевав на свете этом;

 во мне они и мёртвые со мной,

 и пользуюсь я часто их советом.