Поскольку наш век возмутительно краток,

 я праздную каждый свой день как удачу,

 и смерти достанется жалкий остаток

 здоровья, которое сам я растрачу.

В узком ящике ляжем под крышкой,

 чуть собака повоет вослед,

 кот утешится кошкой и мышкой,

 а вдову пожалеет сосед.

Ещё задолго до могилы

 спокойно следует понять,

 что нам понадобятся силы,

 чтобы достойно смерть принять.

Мне жаль, что в оперетте панихидной,

 в её всегда торжественном начале

 не в силах буду репликой ехидной

 развеять обаяние печали.

 8

Усовершенствуя плоды любимых дум,

 косится набекрень печальный ум

Люди воздух мыслями коптят

 многие столетья год за годом,

 я живу в пространстве из цитат

 и дышу цитатным кислородом.

Высокие мысли и низкие

 вливают в меня свои соки,

 но мысли, душевно мне близкие,

 обычно весьма невысоки.

Поэзия краткая больше близка мне –

 чтоб мысли неслись напролёт,

 как будто стихи высекаешь на камне

 и очень рука устаёт.

Листаю стихи, обоняя со скуки

 их дух – не крылатый, но птичий;

 есть право души издавать свои звуки,

 но есть и границы приличий.

Во мне приятель веру сеял

 и лил надежды обольщение,

 и столько бодрости навеял,

 что я проветрил помещение.

Когда нас учит жизни кто-то,

 а весь немею;

 житейский опыт идиота

 я сам имею.

Из ничего вкушая сладость,

 блажен мечтательный поэт,

 переживать умея радость

 от неслучившихся побед.

Вовсе не отъявленная бестия

 я умом и духом, но однако –

 видя столп любого благочестия –

 ногу задираю, как собака.

Пускаюсь я в пространство текста,

 плетя строки живую нить –

 как раб, кидающийся в бегство,

 чтобы судьбу переменить.

А вера в Господа моя –

 сестра всем верам:

 пою Творцу молитвы я

 пером и хером.

Весь век понукает невидимый враг нас

 бумагу марать со слепым увлечением;

 поэт – не профессия, это диагноз

 печальной болезни с тяжёлым течением.

Слегка криминально моё бытие,

 но незачем дверь запирать на засов,

 умею украсть я лишь то, что моё:

 я ветер ворую с чужих парусов.

Кому расскажешь о густом

 и неотвязном страхе мглистом

 перед натянутым холстом

 и над листом бумаги чистым?

Живопись наружно так проста,

 что уму нельзя не обмануться,

 но к интимной пластике холста

 можно только чувством прикоснуться.

Вчера я с горечью подумал,

 что зря слова на лист сажаю:

 в текущей жизни столько шума,

 что зря его я умножаю.