Изменить размер шрифта - +
То, что ты называешь страстью, -- это
не  сила  Души,  а  трение  между  душой  и  внешним миром. Там,  где  царит
страстность, нет  избыточной  силы желания  и  стремления,  просто сила  эта
направлена на какую-то  обособленную и неверную цель, отсюда напряженность и
духота в  атмосфере. Кто направляет высшую силу желания в центр, к истинному
бытию, к совершенству, тот кажется более спокойным,  чем  человек страстный,
потому что пламя  его горения не всегда  видно,  потому что он, например, не
кричит и  не размахивает руками  при диспуте. Но я говорю  тебе:  он  должен
пылать и гореть!
     -- Ах, если бы можно было обрести знание! --  воскликнул Кнехт. -- Если
бы было  какое-нибудь  учение,  что-то, во что  можно  поверить.  Везде одно
противоречит другому, одно проходит мимо другого, нигде нет уверенности. Все
можно толковать и так,  и этак.  Всю мировую историю можно рассматривать как
развитие  и прогресс,  и с  таким  же  успехом можно не видеть в ней ничего,
кроме упадка  и  бессмыслицы.  Неужели нет истины? Неужели  нет  настоящего,
имеющего законную силу учения?
     Мастер ни разу не слышал, чтобы Иозеф  говорил так  горячо.  Пройдя еще
несколько шагов, он сказал:
     --  Истина  есть,  дорогой  мой!  Но  "учения",  которого  ты  жаждешь,
абсолютного, дарующего совершенную и единственную мудрость, -- такого учения
нет. Да и стремиться  надо тебе, друг мой, вовсе не к какому-то совершенному
учению, а к совершенствованию себя самого. Божество в тебе, а не в  понятиях
и книгах. Истиной живут, ее не преподают. Приготовься к битвам, Иозеф Кнехт,
я вижу, они уже начались.
     Впервые  видя в  эти дни любимого  магистра в его повседневных  трудах,
Иозеф  восхищался им, хотя  мог  углядеть лишь малую часть сделанного им  за
день. Но больше всего расположил его к себе  мастер  тем,  что принял в  нем
такое участие,  что пригласил  его к  себе,  что этот обремененный трудами и
часто такой усталый человек  выкраивал какие-то часы для  него,  и не только
часы.  Если  введение в медитацию  оставило в  нем такое глубокое и  стойкое
впечатление,  то  дело тут  было,  как  он позднее рассудил,  не  в какой-то
особенно тонкой  или самобытной технике,  а только в личности мастера, в его
примере. Другие учителя Кнехта,  у  которых он  проходил  курс  медитации  в
следующем году, давали больше указаний и более точные наставления, проверяли
строже, задавали больше  вопросов, делали больше  поправок.  Мастер  музыки,
уверенный в своей  власти над этим юношей, не говорил почти ничего и не учил
почти ничему, он, в сущности, только задавал темы и вел за собой собственным
примером. Кнехт наблюдал,  как  его учитель, часто казавшийся очень старым и
утомленным,  полузакрыв глаза, погружался  в  себя, а затем опять оказывался
способен глядеть тихо, проникновенно,  весело и приветливо, -- и не было для
Кнехта  более   убедительного   свидетельства   пути  к   истокам,  пути  от
беспокойства  к  покою. Все, что  мастер мог сказать  словами, Кнехт узнавал
между прочим, во время коротких прогулок или за едой.
Быстрый переход