Я больше не была в этом уверена, но сказала:

– Я должна знать. Такое ощущение, будто от моего знания зависит все.

Она кивнула и рассказала мне свою историю.

Вообразите, что вы нашли любовь своей жизни, а потом потеряли ее. Да, люди постоянно теряют любимых во время войн или эпидемий, в результате аварий или убийств. Но представьте, каково смотреть, как любимый меняется у вас на глазах, превращаясь в некое иное существо, и вы бессильны его вернуть.

Мама рассказала мне, как она встретила Рафаэля, об их первых неделях вместе, о том, как собиралась в Англию словно на медовый месяц. Она описала их воссоединение: ужас видеть, что в теле Рафаэля поселился совсем другой человек, и тщетное желание восстановить того, кем он был прежде.

– Он был потрясающе умный, – сказала она. – И веселый. Он умел танцевать, и рассказывать анекдоты, и, разумеется, был красив…

– Он до сих пор красивый, – вставила я.

– Но кое‑чего ему не хватает, – сказала мама. – Того, что делало его моим Рафаэлем.

Она надеялась, что время и любовь помогут ему стать прежним.

– Самое странное, это то, что он сам навязал себе новую личность. Это не было результатом его так называемого «недуга». Он был охвачен чувством вины. Сделался в некотором роде монахом, настолько озабоченным тем, чтобы не совершать ошибок, что казался застывшим, запрограммированным.

– Когда‑нибудь ты узнаешь меня как следует, – сказала она мне, – но ты уже видела достаточно, чтобы понимать, что я импульсивна и порой даже глуповата.

– Мне нравится.

– И отцу твоему тоже нравилось когда‑то. В любом случае, пожениться была моя идея. Он считал, что неэтично вампиру жениться на смертной. А я заявила, что любовь не есть предмет этических построений!

С минуту мы молчали. Вдруг по воде пробежала рябь, и у меня на глазах серо‑белая масса поднялась к поверхности и обрела форму. Я тронула маму за плечо и одними губами спросила: «Ламантин?»

Она кивнула. Ламантин отвернул от нас свою морщинистую морду и медленно ушел обратно в глубину.

– Подумать только, они и вправду существуют, – выдохнула я.

Мае протянула ко мне руки и крепко обняла.

Слушать маму в тот день было все равно что слушать, как дошкольникам на прогулке читают ужастик. Ничто в окружавшем меня пейзаже и живых существах не перекликалось с рассказываемой историей.

– Я заманила его в ловушку, – говорила она. Рядом на цветущий куст садились бабочки. – Он не хотел ребенка. Я говорила ему, что пользуюсь двумя способами контрацепции, так что ему не надо. Я солгала ему.

Впервые у меня возникло ощущение, что я и впрямь слышу больше, чем хочу знать.

Казалось, она почувствовала мою неловкость.

– Поэтому, когда я узнала, что беременна, я почувствовала себя победителем – ненадолго. Потом мне сделалось плохо.

О беременности она узнала в ноябре – пиковый сезон депрессий в Саратога‑Спрингс.

– Погода стояла ужасная, и я сидела дома. Он ненавидел себя за то, что уступил мне, и поэтому старался быть безупречным. То есть изображал идеального мужа – нет, скорее сиделку, – заботился обо мне, изучал вопросы ведения беременности и приема родов на дому, следил за моим питанием, брал анализы крови. Они с Деннисом кудахтали надо мной, будто две наседки. Мне из‑за них хотелось визжать.

Две сойки – самцы, хвосты и крылья у них были ярко‑синие – опустились на камни у реки и уставились на нас. Внезапно, совершенно неожиданно мне стало жаль папу. Он старался делать то, что считал правильным, учитывая обстоятельства.