Она наблюдала за мной и теперь кивнула.

– Он старался поступать правильно. И думал, что иметь нам ребенка – неправильно. Что ж, Ариэлла, хотя бы в этом я победила.

Я набрала побольше воздуха.

– Мама… Мае, я хочу знать, почему ты нас бросила.

– Это просто, – сказала она. – Я хотела стать такой же, как вы. Я устала оставаться за бортом.

По мере развития беременности мама отмечала все больше признаков того, что ребенок внутри нее – то есть я – не является обычным человеком. Жуткая тошнота и крайняя степень анемии считались необычными, но не ненормальными – к такому выводу пришли отец с Деннисом и недавно присоединившаяся к ним Рут.

– Я возненавидела эту женщину с первого взгляда, – сказала мае. – И она меня явно терпеть не могла.

Кошмары тоже не считались чем‑то из ряда вон выходящим.

– Но мне снились не просто страшные сны. Проснувшись, я не могла их вспомнить, и это само по себе было ужасно для того, кто всегда уделял большое внимание сновидениям. Я просыпалась с разинутым от крика ртом на мокрых простынях, обоняние у меля обострилось настолько, что я чувствовала вкус крахмала на наволочках. Я слышала голоса – совершенно незнакомые и определенно не принадлежавшие ни тебе, ни твоему отцу, – твердившие мне, что я проклята. Я хотела крикнуть в ответ: «Кто проклинает меня?!» Но крик умирал у меня в горле. У меня постоянно подскакивала температура. Я слышала, как они говорили, что у меня горячка.

Налетел ветерок и погнал по воде косые полосы ряби. Воздух проходил прямо сквозь меня. Я сомневалась, стоило ли мне вообще появляться на свет.

– Ариэлла, я рассказываю тебе все это, поскольку хочу, чтобы ты поняла, почему я ушла.

Она наклонилась ко мне, между нами оставалось только крохотное пространство на теплом камне, но я не подалась ей навстречу.

– Расскажи мне остальное, – произнесла я напряженно.

– Я просила его сделать меня «иной». Такой, как он. Как ты. А он отказался.

И она рассказала мне об их спорах, о которых я не люблю думать, а писать здесь и того меньше. Слушать родительские ссоры… есть ли что‑нибудь хуже для ребенка, за исключением варианта услышать о них спустя годы и знать, что он сам был их причиной?

Отец не собирался никого делать вампиром. Мама, чувствуя, что я (еще в утробе) уже вампир, не собиралась оставаться единственным стареющим смертным в семье.

– Подумай об этом, – сказала она мне. – Стареть, болеть. Утрачивать силу и интеллектуальную мощь в компании других, которые все это сохраняют. Крайняя степень унижения.

Я глубоко вздохнула.

– Вы оба были слишком гордые.

В итоге, или вначале, я родилась. И мама ушла.

Отец осматривал меня в подвальной лаборатории. Что он делал помимо того, что пересчитал пальчики у меня на ногах? Я не знала. Должно быть, провел анализы крови, но что еще?

Мама спала наверху. Она помнила, как ее укрыли желтым кашемировым одеялом.

Она проснулась, когда ее, по‑прежнему завернутую в одеяло, поднимали в автомобиль. Она слышала шум двигателя и запах выхлопа. За закрывающейся дверью мелькнуло лицо Денниса.

– Кто вел машину? – Мне не хватало терпения. – Это был папа?

Мае сидела, наклонившись вперед и водила пальцем по узорам на камне. Потом выпрямилась и посмотрела на меня.

– Твой отец? Разумеется, нет. Это был его лучший друг. По имени Малкольм.

Мама знала Малкольма много лет, с тех пор как встретила отца в Саванне, и когда он сказал, что Рафаэль попросил его отвезти ее в реанимацию, она не стала его расспрашивать. Она была слаба и измучена.