– Мне тоже очень жаль, но этого недостаточно.

– Бог ты мой, да я просто не могу рассказать тебе больше! Если я буду болтать о своей работе, то кое‑кто сразу же сочтет меня неблагонадежным типом, – Денисон нервно рассмеялся. – В лучшем случае меня отстранят от работы, а в худшем – я отправлюсь прямиком за решетку, – он опустился на кровать рядом с девушкой. – Дело не в том, что я не доверяю тебе, Лин. Если ты узнаешь то, что знаю я, то ты станешь более уязвимой. Я не хочу, чтобы опасность угрожала еще и тебе.

Некоторое время Лин молчала. Ее пальцы комкали покрывало.

– Последние несколько дней я очень беспокоилась, – сказала она, облизнув губы.

– Знаю, но, поверь, – теперь нам нечего бояться. Армстронг проследит, чтобы это не повторилось.

– Я имею в виду другое.

– Что именно?

– Себя, – ответила она. – И тебя – особенно тебя. Здесь что‑то не так.

Денисон ощутил пустоту в желудке.

– Со мной все в порядке, – сказал он. – У тебя разыгралось воображение.

Лин, казалось, не слышала его.

– Ничего важного – с главными темами все в порядке. Дело в мелочах. Например, Мишка‑Оборванец: как ты мог забыть о нем? А теперь еще Киддеры.

– При чем здесь Киддеры?

– Два года назад ты одной фразой поставил бы людей подобного сорта на место, – она изучающе взглянула на Денисона. – Ты изменился. Ты слишком сильно изменился.

– Надеюсь, к лучшему, – заметил Денисон. Им овладело непреодолимое желание убежать без оглядки.

– Да, действительно, – ее голос немного дрожал. – Теперь с тобой гораздо легче поладить, чем раньше.

– Мне очень жаль, что я доставлял тебе столько неприятностей, – спокойно сказал Денисон. – Как я уже говорил, может быть, с возрастом я стал мудрее.

– Это смущало меня, – продолжала она. – Я не отличаюсь от других – мне не нравится, когда меня сбивают с толку. А потом у меня возникла безумная идея – настолько безумная, что я сочла себя шизофреничкой.

Денисон открыл было рот, но Лин закрыла его своей маленькой ладонью.

– Нет, молчи, дай мне самой во всем разобраться. Я не хочу, чтобы меня снова сбивали с толку.

– Продолжай, Лин, – тихо сказал Денисон, когда она убрала руку.

– Я начала ловить себя на странных мыслях о тебе, – она судорожно сглотнула слюну. – Девушка не должна думать такое о своем отце, и мне было очень стыдно. Ты был совсем другим, понимаешь, совсем непохожим на отца. Перемена была слишком велика. Я пыталась понять, в чем дело, и в конце концов пришла к выводу, что ты вдруг стал человечным.

– Благодарю, – Денисон склонил голову.

– Узнаю своего старого папочку, – с жаром подхватила она. – О да! Твоя ирония режет больнее, чем лезвие ножа.

– Никакой иронии, – заверил ее Денисон.

– Я думала о разных вещах: о Мишке‑Оборванце, о Киддерах, о том, что ты бросил курить. Посмотри на свои руки – никаких следов никотина! Вот тогда у меня и появилась эта дикая идея.

Денисон встал.

– Думаю, Лин, нам лучше поговорить в другой раз, – холодно сказал он. – У тебя начинается истерика.

– Нет! – выкрикнула она, тоже поднявшись с кровати. – Ты знал все работы Сибелиуса вдоль и поперек, не так ли? Ведь ты же финн! Но сегодня утром ты лишь думал, что Сибелиус писал все свои вещи для оркестра. И, не знаю насчет тебя, – ведь прошло столько лет, – но я никогда в жизни не была в Ибизо, а ты никогда не попадал в госпиталь с пищевым отравлением.