Он весь уже устал, но альтернативой оставалось только лечь в снег. К вечеру заметёт наглухо, если выбрать место удобнее, найдут не раньше весны.

– Посёлок Насыпной. На-сып-ной. Тё-тя Мар-та.

Снег скрипел что-то в ответ, ветер бил в лицо и норовил забраться под капюшон, задувая холодом, неприятно морозя лысую голову острыми иголками.

Мякиш вдруг испугался, что не знает адреса тёти. И совершенно не представляет, как она выглядит. Впрочем, посёлок… Не столица, не губернского значения Руздаль – посёлок. Ну, тысяча населения, две. Чепуха. Добраться бы до него, а там спросит. Язык до Киева доведёт, но туда ему даром не надо.

Улица – он задрал голову, чтобы прочитать табличку – «Казней египетских» упиралась в большую площадку, сплошь заставленную машинами. Здесь хватало и легковушек на любой вкус, и грузовичков, даже тёрлась пара автобусов с табличками под лобовыми стёклами «Дети» и «В гараж». На другом конце площадки шла высокая ограда из стальных листов, посередине которой красовалась ровная арка с надписью сверху полукругом.

– Снежная ярмарка Руздаля, – прочитал он уже ставшую привычной латиницу, выписанную славянской вязью. – Вход 1 вакцион.

Поскольку нужна была информация, в какой хотя бы стороне этот самый посёлок, можно начать и с ярмарки. Чем чёрт не шутит: ещё и машину туда найдёт. По опыту, ярмарка притягивала массу людей изо всех окрестностей. Сомнительных, конечно, но и нормальных должно хватать. Вход платный? Так и это не новость.

Хитроглазый паренёк на входе взял пару монет и махнул рукой, отстраняясь от густого духа мертвечины: проходи, мол, дядя. Мякиш устало миновал арку и остановился. Вот здесь, в отличие от пустоватых улиц города, было людно. Из спрятанных на столбах скворечников динамиков разлетающимися заклёпками била по ушам музыка: нечто невнятно-современное, с вытянутыми автотюнсом до похмельного мяуканья одинаковыми голосами, по которым не угадать – мальчик или девочка. Да и Бог с ним, с гендером, хотя бы на каком это языке?

Антон хотел плюнуть, но не смог. Рот пересох, распухший язык с трудом ворочался внутри, задевая неприятно гладкие зубы.

– Надо бы спрашивать поскорее, а то потом и не смогу, – сказал он сам себе и попёрся дальше. Слова унесла музыка, раздёргал на буквы ветер и окончательно прибил к земле снег.

В стоящие плотным строем павильоны, магазины и просто ларьки-переростки заходили немногие, в основном, всё движение происходило прямо на улице. И ведь знакомо всё: привычные ещё по юности торговцы джинсами со стопками штанов и непременной картоночкой под ноги, и разносчики горячего чая с термосами-переростками за спиной, и суетливая женщина восточной наружности и – стало быть – неопределённого возраста, время от времени выкрикивающая как заклинание в толпу:

– Булочки, пожалуйста!

Два обычных слова её акцент превращал в вызов пустынного ифрита из родных мест, который когда-нибудь да ответит, придёт и выжжет напалмом этот чужой холодный город.

– Конфеты, сигареты, паке-е-еты для мусорного ведра, – на одной ноте мычала другая женщина уставшей до смерти бурёнкой, которую и на мясокомбинат уже никак, но и жить особо незачем.

Мякишу почему-то стало ужасно жалко их обеих. Он тормознул продавщицу булочек и купил пару пирожков, уже холодных, жёстких, с неведомой начинкой.