– Накрыть бы… – сказал Олежек.

– В жопу. Он нам не заплатил за такой сервис.

– Возражений не имею.

Дверь громко бухнула за ними, скрежетнул ключ в замке, и Мякиш остался в царстве мёртвых. Равноправным, надо сказать, подданным. И в этот момент к нему вернулись силы: по крайней мере, сесть, неловко поворочавшись на столе и опустить ноги получилось. Холода он не чувствовал, запястье больше не болело, так, саднило слегка. Вонь… Ну так, возможно, чем-то и пахло, но чувства словно притупились, между ним и миром возникла некая перегородка.

Ещё бы выйти отсюда.

Антон сполз на пол, постоял, прислушиваясь к себе и равновесию окружающего подвала. Ничего не качалось, можно смело идти – только вот дверь закрыта. Он подошёл к ней, потолкал безнадёжно: взяться-то не за что, ручки изнутри не предусмотрено. Клиентам она обычно ни к чему. Потом встал, как забытый постовой, прикинув, чтобы не снесло, когда – и если – дверь всё же откроют. И стоял так долгие часы, бездумно и ровно, покрываясь почти незаметной изморозью. Ему это не мешало.

– Аккуратнее же, аккуратнее, черти! – раздалось через неопределённое время за железом преграды. – Это племянница префекта, поимейте уважение.

Замок ржаво щёлкнул, потом появился Боня, сжимая ручки носилок. Мякиш стоял за дверью так, чтобы его не заметили входящие: удалось. Санитар и не оглядывался. Тело на носилках было накрыто измазанной полосами крови простынёй, видимо, из хирургии. Операция, понимаете, прошла удачно, но потом…

Олежек, посапывая, держал вторую пару ручек, а за ним степенно вышагивала незнакомая медсестра, постарше дежурной по химиотерапии, голосистая, властная. Все трое не обратили ни малейшего внимания, что в приоткрытую дверь вышмыгнул постоялец. Мякиш не стал медлить, использовал свой шанс на всю катушку. Поднялся по лестнице, удивляясь тишине, зашёл на родной этаж и добрёл до ординаторской. Дежурной за столом не было. Телевизор из его палаты вещал еле слышно, соседи, наверное, пребывали в равнодушном оцепенении.

Мякиш зашёл в ординаторскую: никого. Вот и славно, меньше удивления и расспросов.

Открыл шкаф и выдернул с плечиков одну из двух курток, показавшуюся ему больше размером. Продел руки в рукава: здоровенная, но не до примерки. Потом так же спокойно вытащил зимние ботинки – видимо, дежурного врача, ну что ж, за всё нужно платить – из-под стола, обулся.

И ушёл, так никем и не замеченный. Не хватало шапки, но её с успехом заменил капюшон «аляски», по крайней мере, поднимающиеся по лестнице санитары его не узнали, равнодушно посторонившись от спешащего вниз человека.

На улице стояла зима. Самая настоящая, без нынешних поблажек на «всемирное потепление» и прочую чепуху. Мороз градусов десять, лёгкий снежок. Ботинки Мякишу были великоваты, пришлось остановиться и туже затянуть шнурки.

Непонятно только одно, а сколько, собственно, времени? Не то, чтобы это сильно его волновало, но робкое любопытство пробежало стороной как бродячая собака, остановилось на мгновение, задрав нос и принюхиваясь. Сумерки. Или утренние, или вечерние, или просто такая погода, что весь день пасмурно и темно.

В кармане куртки – спасибо, доктор, хоть ты и равнодушная гнида! – нашёлся кошелёк с пачкой банковских карточек (Мякиш их немедленно выкинул в сугроб вместе с портмоне) и некоторым количеством бумажных денег. Вот это пригодится.

– Остановка… Где-то здесь рядом – остановка.

Район был ему смутно знаком, на уровне «центр там, река за спиной, все дороги куда-нибудь ведут». Это, несомненно, Руздаль, но опять непонятная его версия. Ни юношеская и ни взрослая. Третья.