|
Но об этих двух записках я в ту минуту и не вспомнил. Я мог думать только о Катрионе и сам не знал, что делаю; мне было даже все равно, рядом она или нет; я заболел ею, и какой-то чудесный жар пылал в моей груди днем и ночью, во сне и наяву. Поэтому я ушел на тупой нос корабля, пенивший волны, и не так уж спешил вернуться к ней, как могло бы показаться, -- я словно бы растягивал удовольствие. По натуре своей я, пожалуй, не эпикуреец, но до тех пор на мою долю выпало так мало радостей в жизни, что, надеюсь, вы мне простите, если я рассказываю об этом слишком подробно. Когда я снова подошел к ней, она вернула мне письма с такой холодностью, что сердце у меня сжалось, -- мне почудилось, что внезапно порвалась связующая нас нить. -- Ну как, прочли? -- спросил я, и мне показалось, что голос мой прозвучал неестественно, потому что я пытался понять, что ее огорчило. -- Вы хотели, чтобы я прочла все? -- спросила Катриона. -- Да, -- ответил я упавшим голосом. -- И последнее письмо тоже? -- допытывалась она. Теперь я понял, в чем дело; но все равно я не мог ей лгать. -- Я дал их вам все, не раздумывая, для того, чтобы вы их прочли, -- сказал я. -- Мне кажется, там нигде нет ничего плохого. -- А я иного мнения, -- сказала она. -- Слава богу, я не такая, как вы. Это письмо незачем было мне показывать. Его не следовало и писать. -- Кажется, вы говорите о вашем же друге Барбаре Грант? -- спросил я. -- Нет ничего горше, чем потерять мнимого друга, -- сказала она, повторяя мои слова. -- По-моему, иногда и сама дружба бывает мнимой! -- воскликнул я. -- Разве это справедливо, что вы вините меня в словах, которые капризная и взбалмошная девушка написала на клочке бумаги? Вы сами знаете, с каким уважением я к вам относился и буду относиться всегда. -- И все же вы показали мне это письмо! -- сказала Катриона. -- Мне не нужны такие друзья. Я вполне могу, мистер Бэлфур, обойтись без нее... и без вас! -- Так вот она, ваша благодарность! -- воскликнул я. -- Я вам очень обязана, -- сказала она. -- Но прошу вас, возьмите ваши... письма. Она чуть не задохнулась, произнося последнее слово, и оно прозвучало, как бранное. -- Что ж, вам не придется меня упрашивать, -- сказал я, взял пачку, отошел на несколько шагов и швырнул ее далеко в море. Я готов был и сам броситься следом. До самого вечера я вне себя расхаживал взад-вперед по палубе. Какими только обидными прозвищами не наградил я ее в своих мыслях, прежде чем село солнце. Все, что я слышал о высокомерии жителей гор, бледнело перед ее поведением: чтобы молодую девушку, почти еще ребенка, рассердил такой пустячный намек, да еще сделанный ее ближайшей подругой, которую она так расхваливала передо мной! Меня одолевали горькие, злые, жестокие мысли, какие могут прийти в голову раздосадованному мальчишке. |
