|
Буду зато теперь знать, где и что, но знать буду недолго; забуду опять, придется помнить только, что сердце тоже сдало, а я считал его крепким, и кровотоки не только в голове забило, а повсюду, даже в ногах. Пробуют оживить их с помощью лазера, каждый день лежу под капельницей… Это даже и не больница, а медицинский центр, радиологический институт, аппаратура, по- видимому, прекрасная, специалисты тоже, а от меня соответствия нет.
А Савва между тем командует: на Афон! Еще один, Савве подобный, Георгий Георгиевич Поляченко, которому я легкомысленно еще два года назад пообещал войти в его бригаду, не менее требовательно: на Сургут! На Афоне хоть помолиться слабенькой своей душой можно, а в Сургуте, в составе «культурной бригады», — только грешить. А сам я мечтаю о грядках. Великие наши современники — Савва Вас. и Георгий Георг. — всем хороши и велики, но нет у них наклонности к грядкам — и потому прямо стоят и высоко: деятели. А меня здесь при поступлении в приемном покое спрашивают: рост? 179, говорю. Ведут измерять; оказывается 176. «Но как же так? — пробую я спорить. — Всегда было 179». — «Было, да сплыло». И некуда нашему брату больше заглядываться, кроме как на грядки. Ты еще отмолишься, а мне, травопольному, одна дорога… В. Курбатов — В. Распутину 6 марта 2004 г. Псков …Какое, наверно, прекрасное и полное молчание привез ты с собой с Афона! Бывало, я привозил такое из родного Печерского монастыря. А каково же оно на Афоне. Сам же, увы, отправляюсь в разговорчивую Византию. Где все только устанавливается, где Литургии еще только пишутся и где догматы еще отстаивают затрещинами, где епископы еще красят волосы хной, а зверей кормят мясом образованных рабов. Ты был в Устье, а я отправляюсь к Истокам. Наверно, потому, что Устья боюсь. Там надо сразу подниматься на высоту, которая не по моим слабым силам. Я пока с заблуждающимися. С теми, кто не испытал откровения и вынужден добывать веру усилием знания и труда и кто ищет в помощь исторические дороги. Так можно проскитаться до конца дней и так и не узнать детской простоты и не спрашивающей любви, но обмануть себя нельзя, — значит, надо идти, пока есть силы. Сил, правда, уже совсем немного. Сердце болит и боится самолета, но уж и уклониться нельзя. Впрочем, надо дойти. Все кажется, что больше уже ехать не понадобится. На этот раз думаю, что и правда потом только допишу, что увижу, и все. Там уж после Второго Рима останется только родной Третий. Читаю все подряд — послания, жития, акафисты и апологии. Все спуталось до совершенного хаоса — авось на месте при живых камнях, водах и небесах понемногу распутается и встанет на место. А ты, поди-ка, только сейчас сядешь за афонское чтение, за старца Силуана и Софрония Сахарова, за Зайцева и толстые тома имяславия. Хотя лучше, конечно, читать это не в Москве, а на тихом берегу Ангары под свист синиц и чириканье воробьев, когда душа не отвлекается телефоном и необходимостью решать партийные вопросы. Очень хорошо, что вы взяли с собой Толю Пантелеева. Ему такие поездки нужнее всего, потому что как ни хорошо жить дружеством, а в самые вопросительные ночные часы душа все-таки ищет Бога. И хорошо, что она будет искать его с вами и в таком поднебесном месте. В Питере душе ухватываться за Бога труднее всего. В. Курбатов — В. Распутину 28 апреля 2004 г. Псков Лечу в Красноярск. Внутри все как-то заранее болит и от «клеветы обожания», и от того, что придется увидеть много противного сердцу. Но надо поклониться Виктору Петровичу (всегда кажется, что в последний раз, потому что на свои и в один конец не доберешься, и потому все настойчивее и без шуток болит сердце). Боюсь, что и Марью- то Семеновну увижу только на бегу, потому что, оказывается, уже расписан по библиотекам и институтам до минуты. |
