Вскоре слуга вернулся и, осторожно отодвинув задвижки и засовы, открыл дверь, через которую они прошли под сводом на квадратный дворик, окруженный зданиями. Напротив свода была другая дверь, которую слуга отворил таким же способом, и провел их в залу с каменным полом, где было очень мало мебели, да и та была самого грубого и старинного покроя. Окна были высокие и широкие, почти до самого потолка, покрытого черным, дубом. Те окна, которые выходили на квадратный дворик, были затемнены окружающими зданиями. Перерезанные массивными каменными переплетами рам и почти сплошь расписанные картинками на религиозные сюжеты и сценами из священного писания, они пропускали очень мало света, да и те лучи, которые проникали внутрь, придавали всему сумрачный и унылый оттенок, вообще свойственный цветным стеклам.

У Тресилиана и его спутника было достаточно времени, чтобы рассмотреть все эти особенности, ибо им пришлось прождать довольно долго, прежде чем явился наконец нынешний хозяин замка. Как ни был Тресилиан подготовлен к тому, чтобы увидеть перед собой зловещую и омерзительную личность, но уродство Энтони Фостера превзошло все его ожидания. Он был среднего роста, сложен крепко, но настолько неуклюже, что казался совершенным уродом. Все его движения напоминали неловкие и нескладные движения хромого и левши одновременно. Его волосы, уходу за которыми люди того времени, как и ныне, посвящали много старания, не были уложены в изящную прическу или зачесаны назад, как обычно изображается на старинных гравюрах и как причесываются аристократы наших дней, а спадали спутанными черными прядями из‑под меховой шапки и свисали фантастическими космами, видимо вовсе незнакомыми с гребнем, над его страшными бровями, обрамляя очень своеобразное и неприятное лицо. Его пронзительные черные глаза глубоко запали под широкими, густыми бровями и обычно были устремлены вниз, как будто стыдились своего взгляда и старались скрыть его от взора людского. Иногда, впрочем, желая разглядеть кого‑то, он внезапно поднимал их и пристально устремлял на того, с кем разговаривал, и тогда в них отражались и неистовые страсти и сила ума, которая по своей воле могла подавлять или скрывать порывы таящихся в глубине чувств. Черты лица, гармонировавшие с этими глазами и общим обликом, были неправильны и настолько примечательны, что неотразимо запечатлевались в памяти того, кто их хоть раз видел. И вообще Тресилиан не мог отделаться от мысли, что Энтони Фостер, стоящий перед ним, судя по его наружности, вряд ли был человеком, к которому можно было рискнуть явиться незваным и непрошеным гостем. Одет он был в камзол из красновато‑коричневой кожи, который часто носили тогда зажиточные крестьяне. За кожаным поясом у него был заткнут справа длинный нож, или кинжал, с рукояткой, а о другой стороны – тесак. Войдя в комнату, он поднял глаза и устремил пристальный взор на обоих гостей. Затем он снова опустил их, как бы отсчитывая свои шаги, по мере того как он медленно продвигался к середине комнаты, и сказал тихим и сдавленным голосом:

– Джентльмены, разрешите попросить вас сообщить мне о цели вашего прихода.

Он, видимо, ожидал ответа от Тресилиана. Справедливо раньше заметил Лэмборн, что величественный вид, говорящий о воспитании и достоинстве, как бы просвечивает сквозь маскарад простого платья. Но ответил ему Майкл – с непринужденной фамильярностью старого друга и тоном, в котором не чувствовалось ни малейшего, сомнения в том, что их ожидает самый сердечный прием.

– Ого! Мой дорогой дружок и приятель Тони Фостер! – воскликнул он, схватив его за руку и встряхнув с такой силой, что крепыш Фостер даже пошатнулся. – Как вы провели все эти долгие годы? Ну что, разве вы совсем забыли своего друга, приятеля и сотоварища детских игр Майкла Лэмборна?

– Майкл Лэмборн! – сказал Фостер, с минуту не сводя с него взора.