|
Мне снилось дерево, и эти голоса снова превратили меня из стройного ствола в мальчика, лежащего в постели. Тогда, в сорок седьмом году, мне было пятнадцать лет. В то утро разговор у них шел о чем-то необычном; я не мог понять, о чем именно, но испытывал такое чувство, как будто во сне я проглотил что-то живое, и теперь оно шевельнулось во мне тревожным комком страха. - Ничего, Хэсси, ты не огорчайся, - говорил отец. Его голос звучал робко, и он, наверное, повернулся к маме спиной. - Мне и то повезло, что я столько прожил. - Джордж, если ты просто пугаешь меня, это не остроумно, - сказала мама. Она так часто выражала мои мысли, что, бывало, когда я о чем-нибудь думал, ее голос звучал у меня в ушах; и сейчас, став старше, я иной раз говорю, а чаще восклицаю, что-нибудь ее голосом. Кажется, теперь я понял, о чем у них речь - отец думает, что он болен. - Хэсси, - сказал он, - ты не бойся. Не надо бояться. Я не боюсь. Он твердил это, и голос его падал. - Нет, ты боишься, - сказала она. - Теперь я знаю, почему ты ночью то и дело вставал с постели. Ее голос тоже упал. - Я чувствую эту дрянь, - сказал он. - Она как ядовитый комок. Не могу его вытолкнуть. Такая подробность, должно быть, показалась ей неправдоподобной. - Этого нельзя чувствовать, - сказала она неожиданно тихо, как маленькая девочка, получившая нагоняй. А он повысил голос: - Будто ядовитая змея свернулась у меня в кишках. _Бр-р-р_! Лежа в постели, я представил себе, как отец издает этот звук - голова трясется, так что щеки дрожат, губы вибрируют, сливаясь в дрожащее пятно. До того живо представил, что даже улыбнулся. Они словно почувствовали, что я не сплю, и заговорили о другом; голоса стали ровнее. Бледный, трогательный, крошечный, как снежинка, клочок их совместной жизни, который на миг приоткрылся мне, все еще чувствовавшему себя наполовину деревом, снова исчез под привычной оболочкой нелепых пререканий. Я повернул голову и, стряхнув сон, посмотрел в окно. Морозные узоры стлались низом по закраинам верхних стекол. Утреннее солнце расцветило красноватыми бликами стерню большого поля за немощеной дорогой. Дорога была розовая. Обнаженные деревья с солнечной стороны отсвечивали белым; ветви их отливали удивительным красноватым тоном. Все кругом сковал мороз; сдвоенные нити телефонных проводов словно вмерзли в льдистую синеву неба. Был январь. Понедельник. Я начал понимать. В начале каждой недели отцу приходилось собираться с духом перед возвращением в школу. А за рождественские каникулы он совсем развинтился и теперь яростно закручивал гайки. "Большой перегон" - так он называл время от рождества до пасхи. К тому же на прошлой неделе, первой неделе нового года, произошел случай, который его напугал. Он ударил ученика в присутствии Зиммермана; больше он нам ничего не рассказал. - Не разыгрывай трагедию, Джордж, - сказала мама. - Объясни толком, что с тобой? - Я знаю, где оно сидит. |
