|
За пять лет этот учебник в первый раз достался мальчику. Кроме моего имени и фамилии, там стояло еще четыре: Мэри Хеффнер Ивлин Мэйз, Крошка Реа Фурствейблер Филлис Л.Герхарт. И все они слились в моем представлении в одну нимфу с неустановившимся почерком. Может, они все были влюблены в Фидо? - Ешь больше - проживешь дольше, - сказал дед. - Мальчик весь в меня, Папаша, - сказал отец. - У меня тоже вечно не хватало времени поесть. Я только и слышал: "Ну-ка, живо убирайся из-за стола!" Бедность ужасная штука. Дед нервно сжимал и разжимал кулаки, ноги его в высоких башмаках на кнопках взволнованно притоптывали. Он был прямой противоположностью отцу и воображал, как все старики, что, если только его выслушают, он ответит на все вопросы и разрешит все трудности. - По-моему, надо пойти к доку Апплтону, - сказал он, откашливаясь так осторожно, как будто его мокрота была тоньше папиросной бумаги. - Я знавал его отца. Апплтоны в этом округе поселились чуть ли не первыми. - Он сидел весь залитый белым зимним светом из окна, и рядом с круглоголовым отцом, который темной массой высился у мерцающего камина, казался каким-то высшим существом. Отец встал. - Когда я прихожу к нему, этот хвастун только о себе и говорит. В кухне поднялась суматоха. Дверь заскрипела и хлопнула; по деревянному полу заскребли нетерпеливые когти. Собака ворвалась в столовую. На краю ковра она в нерешительности припала к самому полу, будто придавленная радостью. Она словно плыла на месте, царапая лапами выцветший красный ковер, из которого, какой он ни был вытертый, всегда можно было выдрать комки лилового пуха, "мышки", как называла их бабушка, когда была еще жива и этот ковер лежал у нас в олинджерском доме. Счастливая, что ее пустили в дом, Леди ворвалась, как добрая весть, пушистым вихрем восторга, и от нее пахло скунсом, которого она загрызла на прошлой неделе. Она искала себе бога и бросилась было к отцу, но у моих ног свернула, прыгнула на диван и в припадке благодарности лизнула деда в лицо. Он за свою долгую жизнь немало натерпелся от собак и боялся их. - Прочь, _пр-р-рочь_! - сердито крикнул он, отворачиваясь и упираясь красивыми сухими руками в белую грудь Леди. В его гортанном голосе была какая-то пугающая сила, словно голос этот исходил из дикой тьмы, неведомой никому из нас. Собака неистово тыкалась мордой ему в ухо и так била хвостом, что журналы посыпались на пол. Все пришло в движение, отец бросился на подмогу, но прежде чем он подоспел к дивану, дед сам встал. И мы все трое, вместе с собакой, которая вертелась у нас под ногами, ворвались в кухню. Мама, наверное, решила, что на нее идет карательный отряд, и крикнула: - Она так жалобно лаяла, вот я ее и впустила! Мне показалось, что она чуть не плачет, и я удивился. Сам-то я только притворялся, будто жалею собаку. И даже лая ее уже не слышал. Шея у мамы пошла красными пятнами, и я понял, что она сердится. Мне вдруг захотелось на воздух; она внесла в эту толчею такой ослепительный накал, что меня со всех сторон как будто пленкой обволакивало. |
