(Там же, с. 319.)

поле и лошадь; лишь летом ее дорабатываю; тем же летом пишу я симфонию, номер четвертый; ее переделываю почти заново в 903 году; неувязка, двухслойность, — не нравится мне; и, разваливая вовсе текст своей третьей редакцией, чтобы в четвертый раз доразложить основной, легкий текст — уже после, в 906–907 годах; я работал над «монстром» моим, ставшим четырехслойным и четырехфабульным, — в Мюнхене, даже в Париже, без воздуха, поля, седла; получился сплошной парадокс, забракованный мной, или — «Кубок метелей», которого, как и читатели, не понимаю я; «монстр» показал мне: эпоха «симфоний» прошла; «типы» — выявились; даже зажили в прошлом уже, потому что в лицо мне хлестало иным вовсе ветром; и кроме того: невозможно длить «зори», когда душа — «пепел»

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, л. 204).

Взошел месяц.

Точно протянул он над ними сияющий одуванчик: все затянулось пушистыми перьями блеска

(Белый Андрей. Кубок метелей. Четвертая симфония. М., 1908, с. 89).

Здесь и импульс к «Симфониям»; с 1898 года я здесь — меломан, принимающий лишь беспрограммную музыку, поклонник Ганслика: на музыкальных дрожжах поднималося литературное тесто мое; с 900 года мне звук слагал слово

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, л. 207).

Бледным утром хаживал среди туч великан Риза. Молчаливый Риза опрокидывал синие глыбы и шагал по колено в тучах

— и т. д. (Собрание эпических поэм, с. 48).

— «Должны бы идти под бичи, как новаторы жизни, а стали новаторами только слов безответственных: что уж, Борис Николаевич, — примем предложенные тридцать сребреников!»

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, л. 234).

Добивался дуэли со мной, спровоцировав даже предлог для дуэли; опять-таки: сам признавался мне в этом

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, л. 235).

В первоначальном варианте текста далее следовало:

Они — на дверях того «храма», который воспел Блок в начале столетия; Брюсов же ждал, что из храма — «черт» вылезет; как ликовал он, когда «черт» таки вылез из гусеницы, или… Дамы; они «ее», значит, — не видели; «болтов» не стоило рвать!

(ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, л. 240).

унизить еще одного мастодонта; В. Брюсов, чарующий взглядом удавов, — больная игра перепуганного жизнью «Вали», равно не могущего видеть — своих бледных ног, своего монумента в «кружке»; и с болезнью, все тою же, строящего «монумент», чтоб, с него показав свои «бледные ноги», упасть и едва дотащиться к «заре», озарявшей седины «моржа» (так прозвали студисты его), перед смертью играющего… в «кошки-мышки»: с пленительной искренностью [Так он играл с молодежью на вечеринках в «Брюсовском институте слова»].

Так от «Вали» до… «Вали» он шел, свершив круг, посредине которого он постоял-таки… на монументе!

Здесь я говорю не о «Вале» и не о «морже»; молодой, еще дикий, порывистый Брюсов

— и т. д. (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 30, л. 241).

— Да, да… Книгоиздательство «Скорпион»! — раздается металлический голос, четкий. Металлически, четко выбрасывает низкое фальцетто размеренные слова.

И слова летят, точно упругие стрелы, сорванные с лука. Иногда еще они бывают отравлены ядом.

«Да, да… Чудесно», — продолжает все тот же голос, такой властный, такой церемонный голос

— и т. д.