-  Сочту, ваше сиятельство, за особую честь!

    -  Зачем вы меня всё титулуете, зовите по-простому Алексей Григорьевич, - снисходительно разрешил я, продолжая потешаться над забавным брянским дворянином с рязанской физиономией.

    Александр Александрович сделал ножками балетное па, вроде антраша, после чего, скользя по паркету, и взмахивая руками, как птица, поспешил в угол залы, откуда мы попали во внутренние покои. Библиотека занимала просторную комнату с книжными шкафами вдоль стен и диванами в свободных простенках. Здесь, как и везде, было очень чисто и пахло духами. Навстречу нам вышел пожилой человек в очках и поклонился.

    -  Иван Иванович, - сказал ему мажордом, - к вам посетитель. А мне извольте позволить откланяться!

    -  Здравствуйте, сударь, не позволите мне взглянуть на ваши богатства? - вежливо спросил я, разглядывая редкого в эту эпоху специалиста по книгам.

    Библиотекарь внимательно посмотрел на меня сквозь стекла очков.

    -  Voulez, - кратко сказал он, делая международный приглашающий жест.

    -  Изволите говорить по-русски? - поинтересовался я, чтобы избежать, как это сплошь и рядом бывало при общении с местными полиглотами, путаницы в языках.

    -  О, да! Изволю! - подтвердил библиотекарь с сильным немецким акцентом. - Я изрядно говорить по-рюски.

    -  Sehr gut! - сказал я, демонстрируя, что определил его национальную принадлежность. - Можно мне посмотреть вашу библиотеку?

    -  Ошень можно, - ответил он, делая приглашающий жест.

    -  Где у вас тут русские книги?

    Немец подвел меня к одному из шкафов и показал несколько полок заставленных книгами на кириллице. В основном это была литература религиозного содержания, на чтение которой у меня никак не хватало времени.

    Книг современных писателей не было, как и журналов вроде тех, что издавались при матушке нынешнего императора: «Трудолюбивая Пчела», «Полезное увеселение», «Свободные часы», «Невинное упражнение», «Доброе намерение», «Адская почта», «Парнасский Щепетильник», «Пустомеля» - одни названия чего стоили. Павел Петрович, судя по всему, нынешнюю книжную культуру не баловал, опасаясь ее тлетворного влияния. Зато литературой на европейских языках остальные шкафы были набиты доверху.

    Пока я рассматривал корешки, библиотекарь, стоя неподалеку, ревниво наблюдал, какое впечатление производит на меня его коллекция книг. Пришлось разочаровать цивилизованного немца, и сознаться, что, по незнанию языков, в его книгах я могу только смотреть картинки. После чего он тотчас потерял ко мне всякий интерес и, увы, уважение.

    -  А нет ли у вас биографии Иоганна Гуттенберга, - спросил я, уже собираясь уходить.

    -  Откуда вы знать про этот человек? - удивился он.

    -  Ну, мало ли что я знаю, - со скромной гордостью сказал я. - Видите ли, у меня есть книга о черной магии, изданная в 1511 году, и мне хотелось бы узнать имя издателя. А время смерти изобретателя книгопечатанья Гуттенберга я не помню, может быть, это его издание?

    -  Найн, Гуттенберг изволил умирать в конец шестидесятых лет пятнадцатый век, и он никогда не издать подобный литератур. Вы имеете желаний показать мне ваш бух?

    -  Бух? В смысле книгу? Ради Бога.

    Взволнованный библиотекарь, еле сдерживая нетерпение, отправился со мной в гостевой дом, где я и предъявил ему раритетное издание, приобретенное мной за гривенник у квартирной хозяйки шарлатана-врача, которой тот остался должен за постой.