- Они решили нас взбесить бездельем,  кажется,  -  выпалила  она  после

того, как они битый час впустую обсуждали шансы на спасение,  уже  начиная

повторяться. - И я чувствую... Не хочу больше слышать о пиратах.  Их  нет.

Надо придумать, как сделать, чтобы я и вы о них забыли. Вот.

   Она вдруг нахмурилась. Полынов уже привык к мгновенной смене  выражения

ее лица, к быстрым поворотам ее настроения,  но  сейчас  на  него  в  упор

смотрела незнакомая дикарка, испуганная неожиданной мыслью.

   - Конечно... - с трудом проговорила она, - я  слышала,  самое  простое,

когда  мы...  когда  нас...  Ну,  чтобы  я  обняла  вас!  Не  могу...  Ну,

понимаете... без... без всего... Дура же, знаю, завтра и  этого  может  не

быть, многие и просто так это делают, подруги надо мной смеялись еще  там,

на Земле, но... но...

   - Глупышка,  -  тихо  сказал   Полынов,  поняв,  -  глупышка...  -  Ему

захотелось погладить девушку, как гладят плачущего ребенка, но  он  боялся

встать, чтобы не спугнуть ее. - Выбрось из головы эту муть. Никогда нельзя

делать того, чего не хочешь, никогда, даже если это кажется  нужным,  даже

когда обстоятельства берут за горло, даже  если  убедишь  себя...  Скверно

получается. А мы еще будем жить - долго, назло всему. Я знаю. У  меня  так

было, когда...

   И он внезапно для себя стал рассказывать  то,  что  он  не  рассказывал

никому; то, как было с ним однажды, когда двое ждали неизбежной, казалось,

смерти, а он был молод; то, что он потом вспоминал со стыдом,  хотя  никто

ни в чем не смог бы  его  обвинить,  даже  если  бы  желал.  Никто,  кроме

совести.  Крис  слушала  -  внимательно,  освобожденно,   кивая   головой:

"Понимаю, понимаю..." Потом облегченно сказала:

   - Я думала, со мной  одной  такое...  Боялась,  что  ты  не  поймешь  и

подумаешь: "Вот дура".

   - Всем кажется, что с ним  одним  бывает  такое,  -  вздохнул  Полынов,

успокаиваясь. - Только не все поступают одинаково.  Некоторые  берут  медь

вместо золота из страха, что золота не будет. А потом бывает поздно.  И  я

успел частичку себя разменять вот так... Знаешь, Крис, - вырвалось у него,

- когда я в твои годы  читал  великих  писателей,  по-настоящему  великих,

изображенные ими страдания  души  иногда  ужасали  меня,  иногда  вызывали

недоумение, иногда забавляли. Но я не чувствовал  своей  близости  к  ним.

Мучается Гамлет. Интересно, но какое отношение это имеет ко мне? Ведь  это

было давно и с другими, сейчас не те времена, да и  я  не  Гамлет.  Я  так

думал чистосердечно, и знаешь, это ощущение моей отрешенности от  душевных

мук других приподнимало меня. Я сверху вниз смотрел на всех этих гамлетов,

дон-кихотов, карамазовых. Не знаю,  чего  здесь  было  больше:  инстинкта,

оберегающего  от  потрясений,  нравственной  слепоты  или   желания   быть

неуязвимым. Ты понимаешь?

   - Кажется.

   Крис задумалась, рассеянно теребя прядь волос.

   - Нет, не совсем.