Наверное, в одном из миров Тристан был счастлив.

Наверное, была причина, по которой архивы не дали ему это выяснить.

Первым делом он подумал не о Либби. Он уже знал, что в каком-то смысле их отношения не будут прежними и что даже если он ее любит, то одновременно капельку ненавидит – ведь она дала ему очередной повод ненавидеть себя. Он всю жизнь ломал голову над вопросами: кто я? Что я? Важен ли я? Есть ли от меня толк? А в итоге стоял, парализованный, затаившись в коридоре, когда она взмахом руки остановила сердце человека. Тристан не предложил ей помощи, но и не одернул.

Его не занимало решение, кому жить, а кому умирать, – да, в конечном счете таков и был Тристан Кейн, настолько отвратительный в моральном плане человек, что даже убийство не имело для него значения, – а снедало его теперь то, как он на это отреагировал. Поддался импульсу застыть на месте и ничего не делать. Тут следовало бы, наверное, сказать о припасенном для него местечке в самом горячем из кругов ада (эта концепция была ему знакома), но он не был хорошим человеком, о чем знал и сам. Будь Тристан хорошим, перестал бы общаться с Каллумом Новой. Не испытывал бы сейчас такого отчаяния, опустошенный потерей потенциального всемогущества, ведь на уме у него было бы иное. Что именно, он не знал, но, может, знал другой он! Может, где-то в ином мире жил Тристан, который завел себе интересные хобби, занимался каждый день медитацией, но этот Тристан ничего не узнает, и вот это-то его и беспокоило. Полгода назад Либби Роудс доказала, что он – человек, который молча останется в стороне, зато теперь, когда он уже хотел что-то сделать, она взяла и отняла у него это.

И все равно вспомнил он не о Либби, а об Атласе Блэйкли, о том, кто два года назад посулил великие свершения. Тогда это показалось дешевым разводом, инфоцыганством. Пришел, видите ли, в офис и убеждает, будто бы он, Тристан, особенный, хотя тот его не считал, не проверил на оружие, не понял, что оружие – это он сам. Но и тогда не испытал обиды. Он увидел шанс открыть иные миры, а теперь, в такой величественный момент даже успел слегка изумиться. Эврика! На него снизошло понимание, благоговение. Восторг и детское упрямство: лишь ему позволено спускать воду в ванной.

Атлас Блэйкли был прав: они одинаковые, они – одно и то же. Мечтатели! Не деятельные, имеющие цель, а пустые, печальные. Наполовину сломленные люди, которые строили планы, потому что не могли сеять ужас – внушать благоговейный трепет, точно пламенноокие ангелы. Они принимали плохие решения, потому что это был для них единственный способ хоть что-то почувствовать. «Теперь я понял! – хотелось кричать Тристану. – Я понял, почему ты заделался богом, ведь иначе ты не мог утолить печаль!» Их одиночество, оно такое хрупкое и мирское, вызывающее жалость, можно сказать, умильное и достойное прощения. Цели и веру вроде их просто так не изменишь и не задавишь. Если такую уверенность положить в основание, на ней можно замок построить, а то и дивный новый мир.

Общество совершило ошибку, выбрав такого человека, как Атлас Блэйкли, выбравшего затем такого человека, как Тристан. Лучше бы Александрийцы занимались тем, что у них хорошо получалось, – плодили бы элиту, которая не возражает и легко хранит тайну, которая убивала бы, убивала и убивала, не спрашивая, поможет ли пролитая кровь. Крестовые походы, Великие географические открытия – мир был построен теми, кто умел хранить тайну, восстанавливать порядок, держать других в невежестве, лишь бы самим стоять наверху. Александрийское общество, вот умора. Придет день, и кто-нибудь реально спалит их, уничтожит, потому что в итоге чистокровных не останется, происхождение перестанет что-либо значить. Где-нибудь, когда-нибудь, да, не в параллельной вселенной, а в этой, грянет революция. Переворот, которого этот мир заслуживал, близился. Останутся лишь всякие тристаны и атласы, родившиеся с пониманием, что этот мир сломан.