-  Здорова, молодец, я так мала, что во мне болезни не помещаются.

    Так перекидываясь не очень искусными и глубокомысленными репликами, мы прошли через две небольшие комнаты, в которых почти не было мебели, разве что встроенная, которую сделали при строительстве, вроде лавок и столов, и попали в совсем крохотную комнатушку. В ней не было даже оконца, так что напоминала она пустую кладовку.

    -  Вот лавка, ложись, отдохни пока, - сказала провожатая. - Как понадобишься Ксюшке-вострушке, я тебя мигом позову.

    -  Погоди, - остановил я ее, - как тебя звать-величать?

    -  Меня-то? Матрена, в воде мочена, ростом малая, умом большая.

    -  Это я уже понял, - серьезно сказал я. - Только зачем говоришь, что ничем не больна, когда у тебя глаза гноятся?

    -  Э, добрый молодец, глаза не… (она вставила ядреное словечко), проморгаются.

    -  Зачем же ты так, я ведь не царских кровей, мне такие шутки не смешны. Давай лучше тебя полечу.

    -  А сможешь или на меня… положишь? - опять по привычке нести смешную, двусмысленную ересь откликнулась она.

    -  Смогу, - коротко ответил я. - Садись на лавку и закрой глаза.

    -  Ладно, - рассудительно сказала она, меняя тон разговора, - попробуй, полечи, попытка не пытка.

    У Матрены был сильнейший конъюнктивит, болезнь без нормальной антисептики опасная, заразная, приводящая к трахоме и многим осложнениям. Она была довольно типична для этого времени. Во всяком случае, я встречал много людей с красными гноящимися глазами.

    Я несколько минут пошаманил над лицом карлицы, пытаясь снять своим полем воспаление, а потом посоветовал промывать глаза настойкой из ноготков. Матрена отнеслась к лечению серьезно и окончательно перестала придуриваться. Ушла она, проникшись, так сказать, уважением к медицине.

    Пока меня никто не тревожил, я вытянулся на скамье и заставил себя заснуть, чтобы восстановились силы, Однако сон не шел, я просто лежал в темноте кладовки и пытался разобраться в побудительных мотивах своих последних действий. Не могу сказать, что доживающая последние дни династия волновала мои патриотические чувства, но по-человечески эти люди были мне симпатичны. Ксения же со своими васильковыми глазами и нежной, матовой кожей еще и понравилась как женщина. Мне, скорее всего, было просто по человечески жаль этих людей, которых неминуемо раздавят непреодолимые обстоятельства, чье-то стремление к власти, честолюбивые устремления, предательство одних и равнодушие других.

    Как часто бывает, мудрые мысли начали переполнять голову, потом они стали приобретать какой-то фантастический характер и мешаться. Мне все еще казалось, что я никак не могу уснуть. Я лежал настороже, ожидая чего-то важного, что должно вот-вот произойти, но все не происходит. Поэтому, когда моего лица коснулась чья-то легкая рука, я, не просыпаясь, спросил своим обычным голосом:

    -  Что случилось?

    -  Вставай, добрый молодец, тебя Марья-царица кличет, - ответил нежный, детский голосок.

    -  Какая еще царевна? О чем ты, девочка? - спросил я веснушчатую девчонку лет шести в розовом платье с оборками и двумя рыжими косичками-хвостиками, требовательно смотревшую на меня прищуренными зелеными глазами. - Иди к своей маме.

    -  Просыпайся, добрый молодец, а то, гляди, царица рассердится!

    Я пришел в себя и понял, где нахожусь.

    -  Это ты, Матрена?

    -  Я, молодец, вставай скорее, цари ждать не любят!

    -  Долго я спал?

    -  Долгонько, скоро вечер.