Я замолчал, майское солнце, темные воды, черные ели, безумные мысли… в полутемной прихожей под раскрашенной статуей… Боже мой, чья злая воля действовала… и продолжает! Я с ума схожу, но будто наяву вижу, как она спешит домой, ухаживает за беременной, вдруг под каким-то предлогом ускользает и в вечерних сумерках мчится на своем велосипеде на станцию. И друзья Митеньки покрывают ее из жалости? Вполне правдоподобный вариант, кабы они не выбрали ее крестной матерью своего единственного ребенка, возлюбленной моей. Тайна глубже, ужаснее, «живая жуть» — не раз уже охватывало меня это «нездешнее» ощущение.

Я созерцал мрачный ельник за ржавой решеткой с колючей проволокой поверху — для здешних безумцев, к которым вот-вот присоединюсь… и вдыхал пленительную горечь роз, вовсе не похожую на тот тревожный аромат моих первых посещений докторского домика.

Вечерний ветерок подгонял в спину, а грязный после ночного дождя проселок замедлял шаги. Мы возвращались домой. Я повествовал о московских впечатлениях.

— «Погребенные», «Тринити триумф», «Троица торжествующая». Символическая перекличка, не правда ли?

— Да, потрясающе! — Я почувствовал, как глубоко загадка захватила ее. — Вы думаете, ваш кузен вступил в какое-то жуткое тайное общество и написал об этом поэму?

— Как будто так.

— Слишком фантастично.

— Вот уж нет. Обществ этих — сект, лож, братств — тьма! Наступила эпоха почти открытой сатанократии, и оттаявшая от атеистического льда Россия бросилась в объятия братьев.

— А ваш Петр говорил о респектабельном клубе.

— Дымовая завеса. Стал бы респектабельный синьор беспокоиться о какой-то романтической поэме.

— Но ведь побеспокоился. Что в ней криминального?

— Ничего. Кроме того, что ее автор отравлен, а рукопись уничтожена.

— Не слабо! — Мы разом остановились, и она зашептала жарко: — Но если поэма сама по себе безобидна, значит, мешал ваш кузен. Они поняли, что доверять ему нельзя, и избавились от него.

— Не забывай, дорогая, о бабушкином болиголове, который я пустил в ход.

— Не забывайте, дорогой, о французском флаконе и о склепе в записке. Нет, тут проглядывает не только ваш импульсивный порыв, а тщательная подготовка к преступлению: горничная внедрена с весны, после Италии, так? И синьор виделся с Марьей Павловной.

— Да что, она всем яд разливала, что ли? Доктор говорил о шести дозах… — Я запнулся. — Итальянец и с ним виделся.

— Ерунда! Дядя Аркаша — человек редкостной доброты и тридцать лет назад закаялся.

Мы взволнованно и бодро зашагали по грязи к чернеющему вдали парку.

— Ты понимаешь, Всеволод переменил название поэмы.

— Это важно?

— Если из эстетических соображений — для нас не важно. Но если из осторожности, из каких-то опасений… «Тринити триумф» — «Троица торжествующая».