|
- Поговорим, поговорим, - соглашается Тотеро. - Как только выполним наши общественные обязательства. - Пауза. - Ты хочешь вернуться? Ты скажи, если хочешь. Кролик вспоминает идиотскую щель ее рта, вспоминает, как дверь стенного шкафа бьет по телевизору. - Упаси Бог. Тотеро в восторге, от счастья он без умолку болтает. - Вот и прекрасно, вот и прекрасно, давай одеваться. Мы не можем ехать в Бруэр не одевшись. Тебе нужна чистая рубашка? - Но ведь ваша мне не подойдет? - Почему, Гарри? Какой у тебя размер? - Сорок второй, третий рост. - Как у меня! В точности как у меня! Для твоего роста у тебя короткие руки. О, это просто замечательно, Гарри. Не могу тебе передать, как много для меня значит, что, когда тебе потребовалась помощь, ты пришел ко мне. Все эти годы, - говорит он, доставая из самодельного комода рубашку и срывая с нее целлофановую обертку, - все эти годы, все эти ребята, они проходят через твои руки и растворяются в эфире. И никогда не возвращаются, Гарри, никогда не возвращаются. Кролик с удивлением чувствует и видит в мутном зеркале, что рубашка Тотеро ему в самый раз. Очевидно, вся разница между ними только в длине ног. Тотеро трещит без умолку, словно преисполненная гордости мамаша, и смотрит, как он одевается. Теперь, когда ему уже не надо объяснять, что именно они будут делать, он перестает смущаться, и его речи становятся более осмысленными. - Прямо душа радуется, - говорит он. - Молодость перед зеркалом. Признайся, Гарри, когда ты в последний раз развлекался? Давно? - Вчера ночью, - отвечает Кролик. - Я съездил в Западную Вирджинию и обратно. - Тебе понравится моя дама, непременно понравится, этакий городской цветочек, - продолжает Тотеро. - Девушку, которая с ней придет, я никогда не видел. Говорит, она толстая. Моей даме все на свете кажутся толстыми; видел бы ты, как она ест, Гарри! Аппетит молодости. Как ты здорово повязал галстук, нынешняя молодежь знает столько разных штучек, каких мне и во сне не снилось. - Обыкновенный Виндзор. Одевшись, Кролик снова успокаивается. Пробуждение каким-то образом возвратило его в мир, который он покинул всего несколько часов назад. Ему не хватало докучного присутствия Дженис, малыша с его шумными потребностями, своих четырех стен. Он сам не знал, что делает. Но теперь эти рефлексы, всего лишь поверхностные царапины, иссякли, и на первый план выступили более глубокие инстинкты, которые убеждают его, что он прав. Он дышит свободой, она как кислород - везде, кругом; Тотеро - вихрь воздуха, а здание, в котором он находится, и улицы поселка - всего лишь лестницы и дороги в пространство. Свобода, в которую простым усилием его воли кристаллизовался мировой хаос, настолько законченна и совершенна, что все пути кажутся равно прекрасными, все движения будут одинаково мягко ласкать кожу, и если б даже Тотеро сказал ему, что они сейчас встретятся не с двумя девицами, а с двумя козами и поедут не в Бруэр, а в Тибет, счастье его не умалилось бы ни на йоту. |
