|
.. Похоже, что и я оказался такой рыбой, вытащенной из воды; в магазине у нас Шлангбаум уже распоясался вовсю и, чтобы показать свою власть, выгнал швейцара и инкассатора за то, дескать, что они не выказывали ему должного уважения. Когда я вступился за них, он с возмущением ответил: - Посмотрите только, как они ведут себя со мною и как - с Вокульским!.. Ему, правда, они не кланялись так низко, зато в каждом их движении, в каждом взгляде видно было, что они готовы за него в огонь и в воду... - Так вы хотите, чтобы они и за вас пошли в огонь и в воду? - спросил я. - А как же? Ведь они едят мой хлеб, я им даю работу и жалованье плачу... Я боялся, что Лисецкий (он прямо посинел, слушая подобную чушь) отпустит ему оплеуху; тот, однако, сдержался и только спросил: - А знаете ли, почему за Вокульского мы пошли бы в огонь и в воду? - Потому что у него денег больше... - Нет, пан Шлангбаум. Потому что у него есть то, чего у вас нет и никогда не будет, - ответил Лисецкий, ударяя себя в грудь. Шлангбаум налился кровью, как вурдалак. - Что это значит? Чего у меня нет? Пан Лисецкий, мы не можем вместе работать... Вы насмехаетесь над ритуальными обрядами... Я схватил Лисецкого за руку и потащил его за шкафы. Всех рассмешила обида Шлангбаума. Только Земба (он единственный останется в магазине) хорохорился и кричал: - Хозяин прав... Нельзя издеваться над вероисповеданием, вера - чуство священное! Где же свобода совести?.. где прогресс, где цивилизация?.. уравнение в правах?.. - Наглый подлиза, - проворчал Клейн и шепнул мне: - Ну, разве Шуман не прав, что они в конце концов нарвутся на неприятности? Помните, как он держался в первые дни, а посмотрите, каков теперь! Я, разумеется, отчитал Клейна: по какому праву он запугивает своих сограждан какими-то неприятностями? А все же в глубине души не могу не признать, что Шлангбаум за один год сильно переменился. Раньше он был тихоня, а сейчас стал нахальным и заносчивым; раньше молчал, когда его обижали, а сейчас сам на тебя орет по всякому поводу. Раньше называл себя поляком, а сейчас кичится тем, что он еврей. Раньше он даже верил в благородство и бескорыстие, а сейчас говорит только о своих деньгах и связях. Плохо это может кончиться!.. Зато перед покупателями он ходит за задних лапках, а графам или хотя бы баронам готов пятки лизать. С подчиненными же - сущий гиппопотам! То и дело фыркает, никому не дает шагу ступить. Не очень-то красиво... Но, с другой стороны, ни советник Шпрот, ни Клейн, ни Лисецкий не имеют права грозить евреям какими-то неприятностями... Итак, что же я теперь значу в магазине при этом уроде? Принимаюсь счет составлять - он заглядывает мне через плечо; даю какое-нибудь распоряжение - он тут же громко его повторяет. |
