– Что ты там возился – пьяниц фотографировал, что ли? – проворчал Морис.

Он предупредил, что нужно заехать в Бока, забрать вещи миссис Брин. Она поедет в Саут‑бич, поживет некоторое время в гостинице.

Морис сменил интонацию и заворковал так нежно, что Ла Брава невольно глянул в зеркало заднего вида, проверяя, он ли сидит на заднем сиденье. Маленький лысый старичок в поблескивающих на свету очках и бледная женщина в бледном платье, свернувшаяся клубочком в его объятиях. «Голубка, – доносится до Ла Бравы, – переезд пойдет тебе на пользу, поговори со своим старым другом, расскажи, что тебя тревожит. Начнем все заново». Тут женщина, слегка приподнявшись, пробормотала:

– Черт возьми, Мори, что со мной происходит? – Голос усталый, но не бессильный, в нем слышится дыхание жизни, сквозь жалость к себе пробивается гнев.

Живет в роскошных апартаментах с видом на океан, вроде бы ничем не больна, не облысела преждевременно – какие у нее могут быть проблемы?

Может, все дело в том, что она живет в роскошных апартаментах с видом на океан одна‑одинешенька?

Только когда они отъехали уже довольно далеко, Ла Брава прибавил скорость до семидесяти миль в час. В машине было темно и тихо, и тут до фотографа дошло, что женщина, дремавшая на заднем сиденье, – вероятно, и есть та, за которой явился в вытрезвитель Ноблес. Та самая, с которой он в начале вечера «пропустил пару стаканчиков».

Глава 4

Ла Брава работал в небольшой нише, примыкавшей к холлу гостиницы «Делла Роббиа», – раньше, по словам Мориса, здесь располагался бар, а теперь альков отделялся от холла крепившейся к стенам высокой ширмой из тростника и свисающими с потолка глиняными горшочками с папоротниками.

В то утро Ла Брава работал «лейкой» с широкоугольным объективом и стробоскопическим окуляром, снимал молодую кубинскую пару, Пако Бозу и Лану Мендоза, разместив их возле старого, грубого занавеса– нулевой фон. Пако сидел в кресле‑каталке, сбив набок соломенную шляпу, с одной стороны слегка загнув поля кверху, с другой опустив, словно собирался рубить сахарный тростник. Лана встала позади каталки, натянув на груди хлопчатобумажный, оставляющий открытым весь живот, топик, так чтобы сквозь тонкую материю проступали соски. Ла Брава не сомневался, что в скором времени девица и вовсе задерет майку и выставит голые грудки, с надеждой поглядывая на него. Эти двое знай себе веселились, блаженно‑пьяные в одиннадцать часов утра.

– Может, хотя бы повернетесь друг к другу лицом? – устало предложил Ла Брава.

– К нему‑то? – переспросила девица. – Стоит мне посмотреть на него, как я сразу пожалею, что уехала из Хайалиа.

– Так поезжай домой, – парировал Пако, задрав подбородок кверху.

– А кто тогда будет толкать твою каталку? – поинтересовалась девица. – Так и будешь сидеть день‑деньской?

Сняв затвор, Ла Брава опустился на колени, поднял фотоаппарат на уровень глаз.

– Ну, ребята, мы же снимаем портрет влюбленной парочки. Вы сходите друг по другу с ума.

– Как в «Голубой лагуне», что ли? – уточнил Пако. Холодный и равнодушный, он словно и не замечал, как девушка невзначай щиплет его сзади за шею.

– Он‑то уж точно сошел с ума, – проворчала она.

– Ты видел «Голубую лагуну», чувак? Чего они так долго возятся, пока дойдут до дела? Ты видел – они почти весь фильм ровным счетом ничего не делают.

Девушка ущипнула посильнее.

– Они же еще дети. Откуда им знать, как это делается, им же никто не показывал.

– Я‑то знал, – ухмыльнулся Пако, великий любовник.