Анджела зашмыгала носом, где‑то в доме застрекотал автомат, громыхнул пистолет, раздался резкий крик.

Грохот битвы стих почти одновременно со всхлипываниями Анджелы. Минуты через две. Стоя у двери, я вслушивался в тишину. Мне не очень нравилось безмолвие, царившее в комнате, и совсем не нравилась та тишина, которая стояла снаружи. Что же теперь произойдет? Минуло полминуты, но ничего особенного не случилось. Я повернулся к Анджеле, которая, как и следовало ожидать, впала в холодную ярость.

– Не смей заговаривать со мной, – сказала она.

– Хорошо, – ответил я и ни с того ни с сего подумал: «Богатенькая поганка!» Надо же, эта мысль вдруг напомнила мне о том, что и я не беден. Ведь я был обладателем кредитной карточки Клуба лакомок. Я щелкнул пальцами, будто требовал счет, и вскричал: – Черт побери!

Не подозревая о том, что я сменил тему беседы, Анджела растерянно заморгала.

– Что? Что?

Я достал бумажник, вытащил из него кредитную карточку, сунул бумажник обратно в карман и сказал:

– Ты только взгляни на это.

Поскольку я лишился своих волшебных башмаков, исчезли и чудодейственные бикфордовы шнурки. Но, быть может, их удастся заменить обыкновенными? Я вытащил шнурок, обвязал им карточку, вытянул конец шнурка и положил ее на пол возле двери.

Укрыться было негде. Оставалось только надеяться, что рванет не очень сильно.

– Забейся в угол и не высовывайся, – велел я Анджеле.

– Что это ты вытворяешь с карточкой, Джин? – спросила она. – Ты сошел с ума? Как ты себя чувствуешь?

– Замолчи и ступай в угол, ты, многостаночница чертова.

Анджела надулась и спряталась в углу.

Я подпалил шнурок, и он тотчас потух. Я зажег его снова, с тем же результатом. Всякий раз, когда я поджигал шнурок, он сперва корежился, а потом гас. Приходилось возвращаться и опять разводить огонь.

После шестой неудачи кряду я бросил это дурацкое поджигательство. Вооружившись зубами, ногтями и мрачной решимостью, я оторвал полоску ткани от своей рубахи, скрутил из нее длинный толстый жгут, привязал к кредитной карточке, да так, что ее было почти не видать, и запалил конец фитиля.

Он вспыхнул. Послышался хлопок, и язычок пламени устремился к карточке. На этот раз я сиганул в сторону, только когда убедился, что ткань горит. Увидев огонь, я заорал: «Мама!» – и бегом бросился к Анджеле в угол.

Добежав, я повалил Анджелу и распластался перед ней – защитничек, который на самом деле очень охотно поменялся бы с нею местами. Что‑то за моей спиной сказало: «шлеппп».

Меня припечатало к Анджеле, а ее, надо полагать, припечатало к стене. Когда стихли последние отголоски взрыва, я оттолкнулся и от Анджелы, и от стены и сказал:

– Так.

Анджела смотрела на меня, словно испугавшись, что мы оба сошли с ума.

– Что это было? – прошептала она.

– Моя кредитная карточка, – ответил я. – Видишь, как плохо обстоят мои денежные дела?

(И как туго у меня с чувством юмора.)

Я оглянулся. Двери больше не было, остался только искореженный косяк. Я подошел поближе (тело мое вдруг одеревенело) и увидел, что дверь лежит на полу в соседней комнате – то ли кабинете, то ли библиотеке. Вдоль стен стояли книжные полки, а мебель была из красного дерева и кожи.

– Ну вот, – сказал я и повернулся к Анджеле, еще не успевшей покинуть свой укромный уголок. – Идем, надо спешить.

Она по‑прежнему ошалело моргала, не веря своим глазам, но в конце концов пошевелилась и вышла из комнаты. Увидев поверженную дверь, она посмотрела на меня, смущенно прильнула к моей руке, и мы пошли в комнату напротив.