Семенов схватил ее огромными руками и зажал рот:

— Дура! Ты что?! Молчи! Жить надоело?! Она вырвалась:

— Надоело! Надоело врать. Вы все трусы!

— Прекрати! Прекрати, я тебя умоляю! Тебе наплевать на себя — пожалуйста, зови кого хочешь, хоть повесься! Но мы-то при чем?

— Вы ни при чем! Вы чистые ученые, вам наплевать, что бомбу сбросили на Хиросиму, что газом потравили тысячи солдат, что динамитом взрывают людей! Вы ни при чем!

— Болтовня! Псевдогуманистическая болтовня!

— Нет, Семенов, есть гуманизм и антигуманизм, а псевдо — не бывает! — Она немного успокоилась. Выплеснула обиду и успокоилась. — Кукушкина не видел?

— Нет, еще не приходил. А зачем он тебе? «Действительно, зачем? Нам уже никто не поможет...» Она подошла к окну и закурила. Та самая пепельница, которую ей предстояло забрать домой. Помнится, ее сделал одноклассник — в походе, из коряги.

Дверь скрипнула.

Соня обернулась.

На пороге стоял Кукушкин, но почему-то не в пальто, а в измятом лабораторном халате. Лицо совершенно заспанное.

— Привет, Леша! — на ходу бросил Семенов, не обратив внимания на странный вид своего коллеги. В этот момент он был слишком занят разбором отчетных документов.

— Привет, — буркнула Соня и отвернулась к окну. Минуту Кукушкин будто колебался, отвечать на приветствие или нет, потом медленно и членораздельно произнес:

— Здравствуйте.

Тут даже до Семенова дошло. Вежливостью и вниманием к окружающим Леша никогда не отличался. И вдруг такие церемонии... С чего бы это?

— Кукушкин, ты что, спал здесь?

— Да, заработался вчера и подумал, что ехать домой нет смысла.

— Интересно... А ты не хочешь помочь нам прибраться здесь?

— Нет.

— Что — нет???

— Не хочу.

— Откровенно. Ну ладно, на нет и суда нет.

Соня не выносила, когда в бытовую речь вставляют всякие пословицы или поговорки, а Семенов часто прибегал к неиссякаемым ресурсам народной мудрости. В любой другой момент она бы обязательно отпустила какую-нибудь колкость по этому поводу, но не сейчас, когда это ее особенно раздражало.

— Соня! — позвал вдруг Кукушкин.

— Да? — не оборачиваясь, ответила она.

— Ты вроде хотела со мной поговорить?

— Нет.

— Извини за вчерашнее. Может, все-таки поговорим?

— Не о чем, — сухо ответила Соня.

— Ну прости. Я просто был занят.

— Кукушкин, я не обижаюсь. Как я могу обижаться на погоду? На время? На отрицательно заряженные электроны? На бесконечность, на вакуум?..

— Так я для тебя пустое место?

— Нет, не пустое, а очень даже полное. Полное дерьма!

— Прости...

И Кукушкин ушел в другую комнату. Соня даже не обернулась.

Вокруг продолжали мельтешить люди, все носились с папками, кипами бумаг, со скрипом выдвигались ящики столов, позвякивали тщательно упаковываемые в стружку колбы и мензурки...

Вдруг крупная капля прочертила на стекле широкую дорожку, скатываясь вниз к подоконнику, затем еще одна и еще.

— Ты что делаешь, идиот?! Брось сейчас же! Ты что, с ума сошел?!

Этот крик Семенова оборвал все остальные звуки. Визгливый, испуганный, истеричный.

— Эй, кто-нибудь! Вызовите «скорую»! Господи! Помогите мне! И все вон из комнаты!!!

Соня метнулась на крик.

То, что она увидела, было похоже на страшный сон. Пол был усеян осколками стекла, повсюду брызги, и среди всего этого хаоса лежал Леша, тяжело дыша и корчась в судорогах. Он умирал.

Соня поняла это сразу, как только оказалась на пороге.

Все вокруг метались и суетились, Семенов орал как резаный. А ей вдруг стало смешно.