Глава 27

Харамис вдруг села в постели совершенно прямо и в ужасе уставилась на Узуна:

– Майкайла собирается… Что ты сказал?

– Она собирается принести себя в жертву Мерет, – полным безысходной тоски голосом произнес оддлинг. – Этого требует сделка, заключенная ею ради того, чтобы заполучить для меня новое тело. Но дело в том, что Майкайла не понимала, на что соглашается! – добавил он торопливо. – Мы просто обязаны ее остановить!

– Когда и где это должно произойти? – спросила Харамис, почувствовав, что ей становится дурно. «Я, конечно, понимала, что девочка здесь несчастна, знала, что она не питает ко мне ни капли любви, но чтобы до такой степени…»

– Послезавтра на рассвете, – мрачно сообщил Узун. – В храме Мерет на горе Джидрис.

– Но почему Майкайла?

Узун вздохнул.

– Ты сказал, что она делает это в качестве платы за твое новое тело, – торопливо продолжала Харамис, – но почему они‑то решили принести в жертву именно Майкайлу, а не кого‑то еще? Что они в ней находят такого особенного?

– Она царственнородная девственница, – с горечью произнес оддлинг. – Готов поклясться, что они просто тряслись от восторга, когда Майкайла оказалась у них в руках. Мне нельзя было ни единым словом жаловаться на то, что я вынужден жить в виде арфы, – с горестным самоуничижением добавил он.

– Вот уж не думаю, что она единственная царственнородная девственница на свете, – заметила Харамис. – Ее младший брат – тоже принц и наверняка тоже девственник. Сколько ему теперь лет, шестнадцать? Да и Файолон опять‑таки королевского рода и, насколько я понимаю, до сих пор тоже не нарушал целомудрия.

– Все они мужского пола, – сказал Узун, – а Майкайла – девственная дочь короля.

– Ну и что? – не задумываясь произнесла Харамис. – Я вот тоже… – Тут она замолчала, осознав смысл собственных слов. – Я тоже, – повторила она, но уже с другой интонацией. – Если они уж так хотят принести в жертву девственную дочь короля… – Голос Харамис умолк, и старая волшебница снова погрузилась в задумчивость.

– Нет, вы не сможете занять ее место! – воскликнул Узун. – Вы ведь даже совершенно не похожи на Майкайлу внешне.

– Самое примитивное заклинание, – заметила Харамис, – способно эту проблему уладить. Ростом мы с нею почти одинаковы, следовательно, останется просто‑напросто обменяться одеждой, вот и все.

– Харамис, – проговорил Узун, – ты ведь не можешь теперь воспользоваться даже самым простым заклинанием. Ты не способна теперь и говорить с ламмергейерамн, да что там, даже просто в воду глядеть! Ты ведь уже давно и очень тяжело больна. С тех пор как эта болезнь началась, магические силы тебя покинули и больше не возвращаются.

Харамис молча смотрела на Узуна, и перед нею возникала, будто складываясь из различных кусочков мозаики, вся прожитая жизнь.

– Прости, старый дружище, – произнесла она наконец, мягко и добродушно, – но я все‑таки могу занять ее место, более того, я обязана это сделать и ради нее, и ради самой страны. Со мной уже случилось, – продолжала она, – по меньшей мере два серьезных приступа за последние пять лет, и лишь одному Цветку известно… – тут пальцы Харамис легко коснулись висевшего на шее амулета – застывшей в куске янтаря частички Триллиума, – как много со мною случалось приступов, слабых и незначительных.