Канунников аккуратно, не поднимаясь над полотном, так что все тело подпрыгивало вместе с дрожащими шпалами, перебрался на другую сторону и замер в ожидании. Внутри начался отсчет: вот гул превратился в грохот; металлические колеса выстукивали о стальные рельсы бешеную мелодию, все быстрее, все ближе. Теперь он не боялся, что его услышат, и выкрикнул во все горло:

– Сдохни, сволочь! – Выплеснул всю ненависть, что скопилась внутри, всю ярость, которую так долго приходилось сдерживать.

Поезд казался ему сейчас огромным чудовищем, стремительно бегущим в атаку гигантским фашистом, готовым напасть на лагерь, на его родину, на беззащитных людей.

Когда огромный тупой нос паровоза вдруг вздрогнул, подлетел над полотном и, высекая искру о препятствие, начал крениться набок, Канунников воскликнул:

– Умри, гад! Умри!

Железная махина плавно и медленно дернулась в сторону, на секунду зависла, а потом неудержимо стала валиться под откос, увлекая за собой цепочку деревянных, наглухо закрытых теплушек. Фашистские охранники с автоматами, что до этого беспечно сидели на крышах трех вагонов, попытались спрыгнуть вниз, но не успели. Беспомощный кувырок вниз головой, и их тела придавили деревянные туши вагонов. С жутким протяжным стоном часть теплушек осела и расплющилась вдоль полотна. Деревянные фрагменты обшивки, будто зубы в разбитой пасти врага, торчали вверх, между обломками виднелись ящики с пометками красной краской «Vorsicht!»

Колеса продолжали по инерции крутиться, некоторые вагоны еще покачивались, продолжали свой бег. Убитый монстр беспомощно шевелил лапами, еще не понимая, что битва проиграна.

Канунников поднял голову – чисто, никто из охраны не выжил! Он перемахнул обратно через рельсы, присел на пустых путях над самодельным клином и принялся его демонтировать. Но гайки ни в какую не хотели поддаваться после жесткого столкновения с тяжелым составом.

Удар молотком! Окровавленный кулак впился в ребристый бок, лейтенант всем телом навалился на непокорную гайку. Правой он тянул шестигранник, а левой колотил неистово по ребру, чтобы хоть на миллиметр сдвинуть намертво притертые между собой части. Край молотка отбивал пальцы, ему хотелось завыть во весь голос от боли, вцепиться зубами в непокорную железку, но вместо этого Александр еще ожесточеннее бил по ней инструментом. В воздухе уже чувствовался запах гари: из-за поворота потянулась черная занавесь дыма – вагоны начали заниматься от пропитанной керосином ткани.

Вдруг что-то протяжно засвистело, больно чиркнуло по щеке, и вся земля рядом с вагонами вздыбилась в жутком фонтане взрыва. Взрывной волной Сашку придавило к земле, он со стоном ухватился за рельс и подтянулся было обратно к клину.

«Бросай все, посечет осколками», – прозвучал в голове встревоженный голос Василича, но Канунников упрямо продолжал отдирать крепления. Если немцы обнаружат устройство, они поймут, что это диверсия, будут искать, снова организуют облаву, прочешут лес и болото.

От нового взрыва дрогнула под Сашкой земля, больно ударила вдоль позвоночника. В ушах зазвенело, черная полоска рельса перед глазами скривилась и вздыбилась бугром. Непослушные гайки под дрожащими пальцами наконец стронулись. Лейтенант стащил тяжелую махину, прижал ее к себе и замер на рельсах вниз лицом. Взрывы превратились в пылающий смертельный дождь. Он чувствовал, как в спину вонзаются, царапают, пробивают ткань сотни металлических осколков. Болванки взрывались одна за другой, раскидывая во все стороны остатки деревянных вагонов. Все вокруг превратилось в пылающий костер, море из огня и раскаленного металла.

Едкая гарь пороховых газов разъедала глаза и легкие, Сашка уткнулся в рукав, делая короткие жадные вздохи. Тело подпрыгивало, ударяясь о насыпь, сжимаясь от жуткого жара огромной стены огня, полыхающего в нескольких десятках метрах.