Район возле Театра такой удивительный, даже днем.

  Здесь мерцающие фонари Бродвея, милые маленькие ресторанчики, и в убогих кинотеатрах, вывески: “ЖИВЫЕ ДЕВУШКИ”, которые заставляют меня почесать затылок.       Кто-то захочет мертвых?

  И затем на Шуберт аллею. Это — только узкая улица, но я не могу удержать воображение, на что это было бы похоже, если бы исполнили мою собственную пьесу в этом театре.

  Если это случится, это будет, значит, что все в моей жизни идеально.

  Что до инструкций Бернарда, я зашла со служебного входа. Ничего особенного— просто темное выцветшее фойе с серыми бетонными стенами и отслаивающимся линолеумом, и человек, неподвижно стоящий у маленького окошка

  —Бернард Сингер? — я спрашиваю.

  Охранник выглядывает со своего поста, лицо все в венах. "Вы на прослушивание?"— спрашивает он, оторвавшись от планшетки.

  —Нет, я друг.

  —Вы должно быть юная особа по имени Кэрри и Брэдшоу.

  —Точно.

  —Он сказал, что ждет вас. Он вышел, но скоро вернется. Он сказал, чтобы я провел для вас экскурсию за кулисами.

  —Да, пожалуйста, — я воскликнула. Театр Шуберта. Кордебалет. За кулисами!

  —Были здесь когда—то уже?

  —Нет! — я не могу сдержать визг восторга в своем голосе.

  —Мистер Шуберт основал театр в 1912 году. — Охранник отодвигает тяжелую занавесь, чтобы показать сцену. — Кэтрин Хепбёрн играла здесь в 1939. «Филадельфийская история»

  —На этой самой сцене?

  —Стояла прямо там, где Вы сейчас находитесь, каждый вечер, перед ее первым выходом.

  — "Джимми", — она говорила, — "как дома сегодня вечером"? И я бы сказал, "Все лучшее для вас здесь, мисс Хёпберн".

  —Джимми, — Я умоляю. — Могу я...

  Он улыбнулся, поймав мой энтузиазм.

  — Только на секунду. Никому не позволено быть на сцене, кто не в Союзе.

  И перед тем, как он может изменить свое решение, я пересекаю доски, глядя на дом. Я шагаю к рампе и осматриваю ряд за рядом с бархатными креслами, балконы, роскошные коробки на стороне. И на мгновение я представляю, как театр полон народу, все там, чтобы увидеть меня.

  Я размахиваю руками.

  — Здравствуй, Нью-Йорк.

  —Боже мой, — я слышу глубокий, гортанный смех, сопровождаемый звуком чьих—то аплодисментов.

  Я с ужасом поворачиваюсь и вижу за кулисами Бернарда в солнечных очках, на нем расстегнутая белая рубашка и кожаные туфли от Гучи.

  Рядом с ним стоит и аплодирует актриса Марджи Шепард, которую я сразу же узнала. Его бывшая жена. Что, черт возьми, она тут делает? И что она должно быть думает обо мне, после просмотра моего маленького представления?

  Это не занимает много время, чтобы выяснить, потому что следующее, что она говорит бесчувственным голосом:

  — Я вижу, как зарождается звезда.

  —Успокойся, Марджи, — говорит Бернард, немного раздраженный.

  —Привет. Я Кэрри, — я протягиваю руку.

  Она удостоила меня чести пожать ее руки, но не представилась, уверенная, что я уже знаю кто она. Думаю, я всегда буду помнить какие у нее руки — длинные, гладкие пальцы, теплые и чувственные ладони. Может, когда-нибудь я даже скажу: «Я встречалась с Марджи Шепард. Я пожала ей руку, и она была удивительной».

  Красиво изогнув губы, у Марджи вырвался хитрый смешок. "Ладно, ладно" сказала она.

  Никто не мог просто сказать "ладно, ладно", и уйти, даже Марджи Шепард.