Я склонилась к Демону, нежно поглаживая его между ушами, глядя в его человеческие глаза, они разрывали мне душу. Мое сердце останавливалось от жалости, я задыхалась. А Молли скулила рядом в траве, спрятав морду в лапы.

— Не домой. Он живой. Я хочу вытащить пулю и попытаться его спасти. Неси в здание. Как ты мог нажать на курок. Как? Ты…

— Убийца, — закончил он. — Да, я убийца. Я решил, что он бросился на тебя. Что он вгрызется тебе в горло. Это было бы дело секунды.

— Он спасал меня. Спасал.

— Это уже не имеет значения, — ответил Макс и рывком поднял меня с земли, — я отнесу его в здание и поеду в аптеку. Скажи, что надо купить.

— Я не знаю… не знаю. Все, что берут людям. Я найду врача. Наверняка. Мы лечили животных, и у нас есть свой врач.

Когда Максим поднял пса и тот снова застонал от боли, я не выдержала.

— Ты чудовище. Ты просто отвратительное чудовище. Возомнившее себя богом. Тебе плевать на людей, которые с тобой рядом… тебе так же плевать и на животных. Зачем бы ты не приезжал сюда со мной — точно не для того, чтобы помогать. Но я все узнаю.

— Узнай. Сделай милость, потрудись хоть что-то узнать.

Я с ненавистью посмотрела в его красивое лицо. Чтобы там между нами не было в прошлом, я не позволю, чтобы это повторилось.

— Не прикасайся ко мне, Максим. Никогда ко мне не прикасайся. Держись от меня подальше.

ГЛАВА 8. Макс

Каким неуклюжим становится человек, когда он любит по-настоящему. Как быстро слетает с него самоуверенность. И каким одиноким он себе кажется; весь его хваленый опыт вдруг рассеивается, как дым.

Я не знаю, какого хрена выстрелил. Увидел, как он несется на нее, и спустил курок. Дерганый стал, совсем контроль потерял. Да и какой, к дьяволу, контроль рядом с ней. Никакого контроля, на хрен, нету. Даже пить не хотелось, не лез в глотку коньяк, ни черта туда не лезло. Я сделал глоток и раскрошил бокал о стену, глядя, как по ней расползается потеками жидкость с кусками стекла. Похоже на кровь Демона. Сукааа, ну как я так? Глаза эти собачьи не забуду. По ночам сниться станут. Пса отвезли в ветеринарку. Она со мной ехала, на руках его держала и рыдала над ним, гладила. Бл*дь, я давно не чувствовал себя таким уродом. И еще корежит всего, как нежно трогает пальчиками своими, как целует. Я б, наверное, душу дьяволу продал, чтоб до меня дотронулась. Она с Демоном в больнице осталась, Карине позвонила. Мне больше ни слова не сказала, словно пустое место я. Уехал, чтоб не наворотить там. И пить страшно. Контроль на хрен уплывет, и все.

Это притупляло восприятие. Я знал, на что способен зверь, живущий внутри, и какой голод одолевает это чудовище, которое наконец-то начало получать пищу из отчаянья, боли и дикого желания обладать. Алкоголь развяжет его, даст ему волю, и разум потонет в жутких болезненных эмоциях, с которыми я буду не в силах справиться.

Пожалел, что выстрелил. Пожалел в тот момент, когда увидел ее глаза. Нет, ненависть меня не пугала. Я к ней привык, я ее любил даже больше, чем любовь, потому что ненависть одна из самых чувственных и ярких эмоций, на ней можно раздуть пламя. Меня испугала ее боль. Вся мера отчаяния, отразившаяся в ее глазах, таких кристально чистых, наполненных горем. Я обещал, клялся, что больше никогда не заставлю ее плакать. И я лгал. Себе, ей, окружающему миру. Моя любовь всегда несет с собой привкус слез и крови.

А еще я слишком хорошо себя знал. Ведь в какой-то мере я всегда питался болью. Собственной, чужой. Она, как наркотик. Поначалу пугает, потом к ней привыкаешь, а потом без нее уже трудно обходиться. Сочетать в себе удовольствие садиста и мазохиста одновременно. И черта с два я ее отпущу.