Сочетать в себе удовольствие садиста и мазохиста одновременно. И черта с два я ее отпущу. Она моя. Она все вспомнит, а не вспомнит, и дьявол с ней, с этой памятью. Пусть не любит, пусть ненавидит. Значит, она будет обречена жить со мной ненавистным. Моя натура опасная. Даша в прошлом знала, кто я и каким могу стать, и принимала это. Принимала мои срывы, она умела сдерживать моего зверя. Рядом с ней я верил, что могу, как все. Могу жить без насилия, боли, смерти, без безудержного секса и кокса.
Для нее я мог оставаться таким вечность. И я нравился себе другим. Это как избавиться от тяжелой болезни, но постоянно принимать лекарство, запасы которого уже на исходе. Пришлось выбирать меньшее из зол. Хотя я все же лгу самому себе. Я хотел эмоциональной разгрузки, и боль, причиненная ей, принесла это короткое облегчение. Да, на секунды, на минуты — но принесла. Потом пожалел. Но уже было поздно.
Больше всего раздражало, что я чувствовал ее томление, мысли, тягу ко мне на подсознательном уровне. Еще минута, и я бы сжал ее в объятиях, овладел ею прямо там — в высокой траве на берегу этого озера, где мы не раз предавались любви. Черт, где мы только ей не предавались. Меня иногда накрывало, и я мог это сделать, где хотел. Мои пальцы в ее лоне, ее у меня в ширинке, и нирвана. Еще большая — это где-то за углом давать ей в ротик и впиваться в ее волосы пальцами, кончая в горло. Бл***дь, какой же я голодный. Все мысли только о сексе, про секс, для секса, за сексом. Мне все насточертело, и захотелось привязать ее к себе.
Перейти на новый уровень. Вот чего я жаждал в ту минуту. Проломить барьер между нами. Но вместо этого я воздвигал целую стену с колючей проволокой.
И сам же о нее бился лбом, понимая степень собственного идиотизма и бессилия.
Даша впервые за долгое время смотрела на меня с болью и со страхом. Давно его не было в ее глазах. Я ненавидел эти отголоски нашей трагедии. Она всегда убеждала меня, что страх ушел, что испытывала его не ко мне, а к тому, что появилось внутри меня и подохло собственной смертью, когда я понял, что она не виновна.
Она не боялась, когда я злился, не боялась, когда я терял контроль, потому что она меня контролировала сама. Управляла мной, сдерживала, усмиряла. Той маленькой, но такой сильной девочки больше нет. Появилась другая. И эта дразнила меня, распаляла зверя, трясла перед ним красной тряпкой, пробуждала ото сна. И я, как любой хищник, шел на приманку, играл с жертвой, предвкушая пиршество плоти. Я приехал к ее дому и стоял под ее окнами. Ее там нет, а я стою, как последний дурак.
Под окнами своей собственной жены. Бред, в какой идиотский бред меня втянули. И я дал на все это согласие. На секунду захотелось влезть в окно, дождаться ее там и просто заставить быть со мной. Влезть, распять ее на постели и долго и глубоко входить в ее тело. Я ведь могу. Могу надавить, рассказать ей все и увезти к нам домой хоть сейчас. Ей уже лучше. Так какого хрена я чего-то жду.
Но мне не хотелось вот так. Я все еще надеялся на любовь. Надеялся вернуть нас. Не такой ценой. Какой угодно, но не такой. Даже насилие над плотью не так противно, как насилие над душой. Я не знал, сколько времени простоял под ее окнами, лихорадочно думая, рассуждая с самим собой. Из ветеринарки пришла смска, что пес в порядке, операция прошла успешно, и мы можем его забрать. Бросился к машине, но следом за смской зазвонил мой сотовый. Тимур — охранник, который остался ее ждать у клиники.
— Зверь, она взяла такси и едет в другое место. Выскочила из клиники, села в машину. Я их веду, но адрес мне неизвестен.
Твою мать. Что за…
— Веди ее, я еду за тобой.
Сбросил звонок, но сотовый зазвонил снова, и я увидел номер Грязева. Как же все они не вовремя сейчас и не в тему мне совершенно.
— Что там?
— Он заговорил. Только, мне кажется, херня все это. |