– Наташа! – выскочив из купе, прокричала Вероника в дальний конец вагона. – Начинай посадку, у меня проверяющий! – после чего вернулась на место и плотно задвинула дверь.

– Вы ездили двадцать второго апреля, – утвердительно сказал Решетников, – посмотрите, пожалуйста, не узнаете ли вы этого пассажира?

Вероника взяла из его рук фотокарточку из личного дела, увеличенную и потому не очень четкую, на которой Богданович был снят лет десять тому назад, а может, и того больше.

– Он ехал на девятом месте. В пятом купе получается, да? Постарайтесь вспомнить.

Она покачала головой, даже губами пошевелила, как будто читала текст; подняла на Решетникова черные, как угольки, раскосые глаза:

– Нет…

– Вероника Лаврентьевна, он точно ехал с вами и точно на этом месте. Вспомните! Его провожала жена. Она была одета в пальто цвета вишни… на шапочке еще была заколка желтого металла, волосы собраны в пучок на затылке. Ну?.. А потом прибежал мужчина…

– Вспомнила! – обрадовалась Ардыбашева. – Вспомнила! Мужчина передал ему папку с какими‑то бумагами, да?

– Совершенно верно!

– Ну? И что вы хотите?

– Я хочу спросить, он до какой станции с вами ехал?

– Как это до какой? До Архангельска, до самого конца. А там его встречало человек пять, целовались‑обнимались, машина «Волга» черная прямо на перроне… Богатый, видать, дядька.

– Богатый? Почему богатый?

– Ну… как сказать… Во‑первых, билет дорого стоит, а он целое купе занимал.

– Что значит занимал? У него было много вещей?

– Нет, из вещей у него один «дипломат» был, но он один в купе ехал. Два билета у него было.

– То есть? К нему, что же, подсел кто‑нибудь?

– Нет, как раз наоборот. Я к нему хотела подсадить женщину, ей не понравился спутник… не очень трезвый… Она тихонько попросила меня, если есть возможность, пересадить ее.

– Когда?

– Да сразу, как только я билеты пошла по вагону проверять. Вышла в коридор за мной и попросила. Я обещала, если что‑то будет, помочь. Дошла до пятого купе, а тот человек… только тут он у вас молодой совсем… старая фотка, да?.. Ну, вот. Я ему, значит, сказала, что спутницу подсажу, а он: «Нет, нет, – говорит, – ни в коем случае!» И достал из кармана второй билет. «Я, – говорит, – выспаться хочу, специально два билета взял. Дел много, три ночи не спал. Единственная, – говорит, – возможность отдохнуть и выспаться в поезде».

– Так, так! – обрадовался Решетников. – А во‑вторых?

– Что… во‑вторых?

– Вы сказали, что богатый был, потому что, во‑первых, два билета в СВ взял. А во‑вторых?

Она смутилась.

– Когда мы отъехали, он чай заказывал. Один стакан. И печенье. А потом чай попил, принес стакан… уже переодетый в спортивный костюм черный… и дал мне десять рублей. «Сдачи, – говорит, – не надо». Просил его не беспокоить. Закрылся в купе…

– Погодите. Когда закрылся?

– Закрылся?.. – она задумалась. – Кажется, перед Пушкином он выходил в тамбур покурить. Ну да, я еще там подметала, приходила официантка из ресторана с тележкой, он покупал коробку клюквы в сахаре и коньяк. За резинкой штанов у него была пачка американских сигарет. Помню, я подумала: он что, один эту клюкву жрать будет и коньяком запивать?.. Нет, правда, если он собирался подарки дарить, то почему заранее не купил в магазине – зачем было покупать у официантки с наценкой.