– Стоять! – выскочив из машины, достал из кармана Женькин «магнум». – Руки вверх!

Одному из бомжей удалось‑таки убежать – он метнулся в темноту и растворился где‑то между трансформаторной будкой и гаражами; другому же не позволила уйти хромота – он лег на кучу песка вниз лицом и закрыл голову руками:

– Не тронь! Не тронь, падла! Я не виноват, он первый… первый начал!.. Это моя территория! Моя!..

Каменев схватил его за шиворот, рванул, оторвав от земли, придавил предплечьем к слону на детской площадке:

– Заткнись!.. А то как дам, так уши отвалятся!

Бомж был старый, вонючий, с жиденькой седой растительностью на грязной физиономии. Каменев рванул его за отвороты плаща так, что пуговицы брызнули в разные стороны.

Ни одна из когда‑либо виденных или модных одежек не могла порадовать глаз Старого Опера так, как синяя шерстяная спортивная кофта на «молнии» с динамовской эмблемой – некогда белой, а теперь грязной, но все равно различимой в свете зажигалки. Отсутствие нижней части спортивного костюма, описанного Ариничевой, его не смутило: ясно, что штаны он выменял на пачку сигарет или проиграл в стос.

– Какого хера пялишься, мусор?! – плаксиво и зло просипел бомж. – Вези меня в «обезьянник», утром баланды хоть поем. Давай!

– Давай‑ка покурим. А потом я тебе дам червонец и отпущу на все четыре стороны, – неожиданно предложил ему этот вроде бы «мент».

– Се? – не понял бомж, но сигарету трясущейся рукой пропойцы все же взял.

– И чекушку куплю, – добавил Каменев, что должно было заменить нокаутирующий удар.

– За что?! – вытаращился бомж и закашлялся, от жадности проглотив слишком много дыма. – Че я тебе сделал‑то, ты?!

Каменев не стал отвечать, пошел к машине, стоявшей с распахнутой дверцей и включенными фарами посреди двора. Бомжу, прельщенному перспективой не только поесть, но и выпить, ничего не оставалось, как пойти за ним. Он плелся, хромая, и причитал:

– Че надо‑то? А?.. Че ты… пужаешь‑то? Давай лучше в «обезьянник».

Каменев сел за руль, распахнул пассажирскую дверцу. Бомж с трудом занял место рядом, продолжая что‑то бубнить.

– В «обезьянник» я тебя не повезу, – сказал Каменев. – Но сам накормлю, напою и денег дам. Если ты мне скажешь, как к тебе попал портфель с табличкой, что в нем было и куда все это, включая портфель, подевалось. Считать я буду мысленно до пяти. Через пять секунд я тебя отсюда выбрасываю и уезжаю на дезинфекцию. Раз!..

– Постой, погоди! – заелозил и затрясся бомж… – He знаю я, о чем говоришь! Не знаю!.. Портфель… какой еще портфель?.. Сказал бы, а не знаю, где…

Каменев видел, что он не врет: дрожь в голосе, горячечное дыхание, готовность заработать обещанное любой ценой не подлежали сомнению.

– Откуда у тебя эта кофта?

– Хто?.. А, кофта?.. Дык, это Кентуха мне подарил. Ей‑ей, бля буду, Кентуха подарил! Когда их завербовали на калым, когда повезли. Ха‑ароший был человек, хучь и дрался!.. Да что дрался – молодой, кровь горячая, еще не отшлифовала его жисть‑то!.. Не вру!

– На какой еще калым?

– Не знаю, не знаю!.. Вот приехал автобус, вот человек пять вышли, давай нас собирать. По всему кварталу. В автобусе уже кто‑то сидел. Одного Кентуху и взяли. Все хотели, а вот его взяли. Рабочие нужны, за еду. Еду обещали, а хто будет стараться – денег. Кентуху отобрали, а так больше никого.