– Валера! Арнольдов! – узнал Женька. – Здесь какой‑то стадион.

– Ясно!

– Шериф жив?

– Кто?

– Мой Шериф?

– А чего ему сделается?

Он услышал шум двигателей, со стороны восходящего солнца приближались милицейские машины.

– Валера!.. Надо срочно осмотреть крышу, слышишь? Крышу!

– Да какую крышу, Жень?

– Того дома, где меня задержали! Эта бандероль…

– Успокойся, старик! Все уже осмотрели, и все нашли. В вентиляционную трубу он ее сунул, твою бандероль.

ГЛАВА 41

«Вольво» 426‑04 МБ свернул с трассы на восток и помчал по ровной четырехполосной дороге в направлении Малаховки. Ни выросший за зубчатым горизонтом золотой полудиск восходящего солнца, ни буйное море зелени обочь дороги, ни плавившиеся в нежно‑голубом небе ватные облака не привлекли внимания Леонтия Богдановича. Дачная его поездка отнюдь не сулила приятного времяпрепровождения: в семь часов утра, когда он уже собирался на работу, телефонный звонок соседа Реброва заставил его изменить планы.

– Тут кто‑то по вашей даче ползает, – сказал Ребров, бесцеремонно отзевавшись в трубку. – Я утречком встаю, значится, а какой‑то мужик в дверь вошел. Постучал – не вы ли спозаранку. Вроде как заперто. Не померещилось же – и окошко в мансарде распахнуто.

Богданович поблагодарил его и обещал приехать вечером, после работы. Но потом рассудил, что красть на его даче нечего, а если кто‑то действительно наведался туда в рассветное время, то неспроста: в памяти Богдановича еще жил образ покойной супруги, и, более того, чем дальше, тем отчетливее он становился.

Кира стала наведываться по ночам. Водка не помогала. Каждый день, возвращаясь домой, он напивался до беспамятства, но, как назло, трезвел среди ночи и потом не мог заснуть, и бодрствование было невыносимо. Должно было пройти время, много больше времени, нежели прошло, но оно тянулось так долго, что иногда Богдановичу казалось, будто все часы на свете остановились разом.

Скорби не было никакой, был страх. И сейчас, нажимая на газ и срезая везде, где можно и нельзя, повороты, он мчал на проклятую дачу (объявление о продаже которой поместил уже в трех газетах), обуреваемый недобрым предчувствием; вот так же точно, в окошко мансарды, проник двадцать четвертого апреля сыщик, к которому обратилась Кира невесть с чем и с которым он все жаждал повидаться и если не выпытать, то купить у него информацию о том, что она ему наболтала. Но и Шорников, и Рознер категорически запретили ему вмешиваться в ход расследования, обещая без его участия приструнить, если понадобится, и сыщика, и следователя Кокорина. Последнего они приструнили, молодой следователь Глотков при наставнике Шорникове спустил дело на тормозах, что обошлось ему, Богдановичу, в сумму с четырьмя нулями, зато не довели до суда, нашли способ подвести под «отсутствие состава преступления» и даже разрешение на изъятый пистолет раздобыли задним числом.

Богданович давно понял силу денег. Продается все, и покупается все, вопрос лишь в цене – и это самая правильная формула жизни. Страх следовало оправдать алкогольным синдромом, потому что, по сути, бояться было нечего – в деле оказался повязанным не только он, в конце концов потянется шлейф и за прокурором, и за матерым адвокатом, защищавшим кремлевских воротил, а случись огласка – все в пропасть полетят, скованные одной цепью!

Он свернул на грунтовку по диагонали к железнодорожной ветке, вырулил на центральную улицу дачного поселка.

Ворота были заперты. Богданович хотел сперва зайти к Реброву, но потом решил, что соседа посвящать в разборки с сыщиком ни к чему, а уж если окажется, что это воры – в кармане есть пистолет, да и вряд ли дойдет до вооруженного конфликта.