Кажется, за ним никто не шел, и «девятка» осталась стоять за углом. Пройдя пару кварталов, Фрол вскочил в троллейбус, вышел на Академической, посидел на скамейке у большого садового пруда, купил в универсаме колбасы, маленькую бутылочку «Смирновки», кофе, беспрестанно проверяя в отражениях витрин и зеркалах автомобилей, не идут ли за ним. Кажется, никого не было, хотя на людных улицах в час пик он определенно не сумел бы заметить «хвост» и отдавал себе в этом отчет; идти же по безлюдной аллее Тимирязевского парка просто не рискнул, сел в троллейбус и вернулся домой.

«У страха глаза велики», – решил он, не обнаружив «девятки», но в дом все же входить не стал – закурил и, только когда появились знакомые соседи с третьего этажа, поднялся в свою квартиру вместе с ними.

Он выпил полстакана водки, не закусывая, но нервы были напряжены, и желанного успокоения не наступило. Никогда прежде он не нуждался в чьем‑то участии, но вдруг оказалось, что обратиться не к кому. Были, впрочем, близкие люди – сестра и жена Инга, с которой он разошелся по‑хорошему, без скандалов и упреков; первая могла приютить на время, хотя жила в однокомнатной квартире с мужем и двумя детьми, вторая не отказала бы в деньгах, но и только. Фрол давно не звонил ей, по его данным, она собиралась замуж. Он перенес телефон на длинном шнуре в кухню, набрал номер Инги. Снова что‑то пискнуло и зашелестело перед тем, как раздались гудки, и, когда уже в трубке послышался голос Инги на автоответчике, Фрол швырнул трубку на рычаги и отдернул руку, словно прикоснулся к ядовитой змее.

«Прослушивают! – осенило его. – Определенно прослушивают!.. Кто?.. Менты не могут, нет, они не имеют права… На это нужна санкция прокурора… Я не подозреваемый, мне никто не предъявлял никакого обвинения!..»

Он снял с плиты пронзительно свистевший чайник, заварил крепкий кофе, добавив в джезву рюмку водки. Потом выдернул из телефонной розетки вилку и стал разбирать аппарат при помощи отвертки и ножа, раскладывая на столе блоки и детали, но ничего «лишнего» – во всяком случае, такого, что выходило бы за рамки его знаний о телефонных устройствах, – внутри не нашел: «Очень глупо… Мальчишество какое‑то… Если они захотят, подключатся к распределительному щиту». Фрол собрал аппарат, потратив в общей сложности час времени, проверил его работу. Все нормально. Только вот эти подозрительные паузы и сигналы оставались. Значит, звонить Валентине и Инге не следовало.

Он прогрел кипятком чашку, вылил в нее содержимое джезвы и, обжигаясь, мелкими глотками выпил до дна вместе с осадком. Помогало с похмелья, помогло и сейчас – усталость отступила. Фрол запер дверь на оба замка, только сейчас заметив, что замки остались прежними, но врезаны в деревянную неокрашенную вставку. Видимо, поработал жэковский слесарь. Он взял в туалете металлический совок и, подсунув под дверную ручку, завел трубчатый черенок за раму – станут ломиться, так хоть упадет и загремит.

Почему‑то казалось, что вот‑вот кто‑то позвонит, и этим кем‑то будет Нинка Рудинская, и все утрясется – не может же быть так, чтобы эта неопределенность длилась вечно. Когда окончательно стемнело, Фрол отправился на кухню и стал есть, в надежде, что сытого одолеет сон. Завтра должен быть последний рывок, во всяком случае, пленка будет у него, он отпечатает фотографии, увеличит их, несколько экземпляров рассует по надежным точкам – в редакцию, в камеру хранения, Инге, Валентине и, если не объявится Нинка, – Протопопову. Только не сразу, конечно: нужно запечатать их в конверты и написать адреса, а там ждать – авось все образуется, утихнет, и тогда можно будет предъявить лесным охотникам за человеческими душами иск по полной программе.

Радужные планы обогащения и сытости на время успокоили его.