— «В том лесу белесоватые стволы…» — подхватил неутомимый поклонник поэзии. — Ладно, Черкасов, поехали. Бабушку в белых тапочках нам, видно, не дождаться, а к ужину есть шанс опоздать… «выступали неожиданно из мглы, из земли за корнем корень выходил, точно руки обитателей могил…» — Мы двинулись в путь, на этот раз под «гумилевское» мурлыканье: — «Только раз отсюда в вечер грозовой вышла женщина с кошачьей головой…» Притормозите на секунду, щелкну храм… «И скончалась тихой смертью на заре перед тем, как дал причастье ей кюре…» О, батюшка на порог вышел, легок на помине… «Это было, это было в те года, от которых не осталось и следа…» Замечательно, колоритный старикан!

Я заглушил мотор и направился к о. Киприану, а вслед неслось:

— «Может быть, тот лес — душа твоя, может быть, тот лес — любовь моя, или, может быть, когда умрем, мы в тот лес направимся вдвоем».

Странная болезнь

На галерее терема прозаик со своим литературоведом яростно дымили. Журналист к ним с жадностью присоединился, а снизу из кухни возникла Маня с большим расписным подносом, который я поспешил принять из рук ее, подивившись на его тяжесть… Не такая уж она и слабенькая — Манюня, в «простом» черном с белыми мелкими пятнышками платье, оно ей еще больше шло, чем изысканные кружева, еще сильнее она напоминала Анджелу из пронизанного солнцем леса, только в трауре.

Как самый молодой из мужской компании, я принялся ей помогать и проник в полуподвальную кухню. Единственное овальное оконце выходило в сад на уровне земли. (Здесь Мария услышала телефонный звонок и поднялась в высокую башенку, откуда открывается пленительное пространство озер, низин, холмов, куполов и леса.)

— Здесь все так и осталось, — сказала Маня.

— Как при маме, да?

Она кивнула.

— Федор Афанасьевич называл вас троих семафорчиками. Знаешь, почему?

— Не знаю.

— Вы с Юлой и Денисом были в ярких зелено-желто-красных одежках.

— В зеленом комбинезончике, — вдруг сказала она.

— Ты была в зеленом? Ты помнишь?

— Денис в желтом, Юла в красненьком. Вы отнесете?

Диалог прервался на самом интересном месте, но я не посмел раздражать больную продолжением и потащил поднос с супницей и тарелками наверх по скрипучей лестнице, обернулся: Маня стояла словно в трансе с ножом в руке… нож — не похож, не тот!..

— Уха! — ахнул Покровский, затронув нечаянно очень актуальную тему: — Господи, кому ж достанется такое сокровище?

Все трое уставились на девушку, которая приближалась к нам с ножами. «Сусанна и старцы» — совсем не к месту взбрело на ум. Старцев нахмурился.

— Не надо портить мне ребенка. Садись, Маня.

— Папа, мне не хочется.

— Ты должна поесть.

Она привычно повиновалась, присев на дряхлый диван. Страстов вдруг заявил, прищурившись:

— На столе кое-чего не хватает.

— Не хватает? — Маня встала.

— Принеси, голубчик, стопочки или рюмочки, словом, емкости для… — в руках фотокора, как у фокусника, внезапно возникла бутылка коньяка. — Пока Алексей Юрьевич общался со святым отцом, я сбегал напротив…

Платон заворчал:

— По какому, собственно, поводу надо…

— Без повода. Просто расслабиться. И не делай проблему из пустяков.

— Маня, — сказал отец, — принеси, пожалуйста, три стопки.