– А… если он не прилетит?

– Исключено.

Все. Теперь тебе остается или трусливое бегство, или – признание. И искупление вины длиною в жизнь, потому что теперь ты знаешь, какого могущества ты его лишила.

– Горон, он не прилетит. Ты ведь сам сказал, что он глух – как же он мог услышать твой голос?

– Не знаю. Этого я до сих пор не могу постичь. Но не было случая, чтобы он не явился на мой призыв. Ведь и безмозглая жужелка летит всю ночь от одного подлесья к другому, откликаясь на зов цветка, лишенного дара речи. Что же говорить о том, кто родился вместе со мной – как часть меня?

– Часть тебя? Нет, Горон, не понимаю! – с неподдельным отчаянием воскликнула она.

– Маленькая моя, я на твоем месте давным‑давно догадался бы. Хотя и на какой‑то краткий отрезок времени, но эксперимент удался: я появился на свет тем, кем меня и хотели создать – получеловеком, полукэром. Это был я, и только я. Пара сросшихся уродцев в одном лице.

Разум еще отказывался принимать то, что она услышала, но внутри нее все мгновенно сжалось, словно душа превратилась в жесткий ощетинившийся комочек, от которого стало так больно сердцу, а колени уже тихонечко подтягивались к груди, руки бесшумно и напряженно уперлись в колкий лишайник, превращая тело в одну живую пружину, готовую в любой миг прянуть в сторону.

Горон остановился, опершись о парапет и напряженно вглядываясь в темноту; Сэнни догадалась, что теперь он стоит спиной к ней, потому что голос зазвучал глуше, словно он падал куда‑то вниз и доносился до нее уже отраженным от подножия холма.

– Наверное, это было адской мукой для моей матери – рожать крылатого младенца, – продолжал Горон. – Но Король Кэррин наверняка ликовал – еще бы, стать отцом первого крылатого человека! Но человеческого во мне было все‑таки слишком много, и оно требовало отторжения такого чужеродного придатка, как крылья. Не знаю, каким чудом мне это удалось – вероятно потому, что от кэра мне досталось гораздо меньше половины: всего два крыла, соединенных чем‑то вроде крошечного безголового тельца. И, отринутый мною, этот живой придаток всегда неудержимо стремился вернуться, чтобы снова слиться со мной, присосаться к спине подобно гигантской пиявке; в сущности, эта тварь и жила только тогда, когда мы были вместе. Я же ненавидел его – и не мог без него обойтись.

– Но со мной ты всегда был человеком! – подала голос кроха той теплой памяти, которая еще не канула безвозвратно в водоворот потерь.

– Нет, не всегда – только тогда, когда не был Нетопырем.

Можно подумать, что он намеренно и старательно вытаптывал то, что она называла своей сказкой.

– Значит, ты так торопливо покидал меня каждое утро…

– … чтобы не стареть на твоих глазах. Все остальное время суток я, слившись воедино со своими крыльями, был бессмертен.

– И ты играл с этими людьми, прикидываясь Гороном…

– А чем я мог заполнить свою жизнь, как не игрой? Она глубоко вздохнула и пожалела, что в темноте он не видит выражения ее лица. Он еще называет это жизнью!

– Хотя ты не позволял мне следовать за собой (теперь‑то я понимаю, почему), я называла тебя рыцарем, с которым мы вместе идем одним путем – лунной дорогой… Оказывается, ты лгал мне. Лгал каждую нашу встречу. Рыцарь.

– Ты сама виновата, Монсени – вспомни, как ты отказалась стать моей ниладой.

– Очередной? Благодарю за честь.

До нее донесся негромкий смех – совсем человеческий. Почти счастливый.

– Вот такой ты и явилась мне в первую нашу встречу, когда я понял, что ни одна из женщин этой земли не сравнится с тобой.