Ни минуты не станет она терпеть это первое оскорбление. Такую дерзостьдолжно пресечь сразу же, подавить в корне. И она знает, к кому адресоваться,знает, что бородач из церкви еретиков натравливает народ на ее веру, это онподослал шайку богохульников к ней в дом. Отчитать его как следует – и сию жеминуту! Ибо Мария Стюарт, вскормленная французскими традициями неограниченногоабсолютизма, с детства привыкшая к безусловному повиновению, выросшая впонятиях неотъемлемой божественной благодати, и представить себе не можетослушания со стороны одного из своих подданных, какого-то простого горожанина.Она чего угодно ждет, но только не того, что кто-либо осмелится открыто, а темболее грубо ей перечить. А Джону Ноксу только этого и нужно, он рвется в бой!«Мне ли убояться смазливого личика высокородной аристократки, мне, который иперед многими гневными мужами не опускал глаз и постыдно не робел!» Своодушевлением спешит он во дворец, ибо спорить – во имя божие, как он считает,– самое милое дело для фанатика. Если господь дает королям корону, то своимпастырям и посланцам он дарует слово огненное. Для Джона Ноксасвященнослужитель «кирки» выше короля, ибо он заступник прав господних. Егодело – защищать царство божие на земле; без колебаний избивает он непокорныхувесистой дубинкой гнева своего, как во времена оны Самуил и судьи библейские[5]. Так разыгрывается сцена совсем в духеВетхого завета, сцена, где королевская гордыня и поповское высокомериесшибаются лбами; не женщина борется здесь с мужчиной за верховенство, нет, дведревние идеи уже который раз встречаются в яростном поединке. Мария Стюартприступает к беседе со всей мягкостью. Она ищет взаимопонимания и подавляет всебе раздражение, так как хочет мира в своей стране; учтиво начинает онапереговоры. Однако Джон Нокс заранее настроился на неучтивость, желая доказатьэтой «idolatress»[6], что он не клонит головыперед сильными мира. Угрюмо и молчаливо, не как обвиняемый, но как обвинитель,выслушивает он королеву, которая обращается к нему с упреком по поводу егокниги «The first blast of trumpet against the monstrous regiment of women»[7], отрицающей право женщины на престол. Но тотже самый Нокс, который по поводу той же самой книги будет вымаливать прощение упротестантки Елизаветы, здесь, перед своей государыней «паписткой», упрямостоит на своем, приводя весьма двусмысленные доводы. Разгорается перепалка.Мария Стюарт в упор спрашивает Нокса: обязаны подданные повиноваться своемувластелину или нет? Но вместо того чтобы сказать: да, обязаны, на что ирассчитывает Мария Стюарт, сей искусный тактик ограничивает необходимостьповиновения некоей притчей: когда отец, утратив разум, хочет убить своих детей,то дети вправе, связав ему руки, вырвать у него меч. Когда князья преследуютдетей божиих, те вправе воспротивиться гонению. Королева сразу же чует за этойоговоркой восстание теократа против ее державных прав.

– Стало быть, мои подданные, – допытывается она, – должны повиноваться вам,а не мне? Стало быть, я подвластна вам, а не вы мне?

Собственно, именно таково мнение Джона Нокса. Но он остерегается вприсутствии Меррея высказать его ясно.

– Нет, – отвечает он уклончиво, – и князь и его подданные должныповиноваться господу. Королям надлежит быть кормильцами церкви, а королевам –ее мамками.

– Но я не вашу церковь хочу кормить, – возражает королева, возмущеннаядвусмысленностью его ответа. – Я хочу лелеять римско-католическую церковь, дляменя она единственная церковь божия.

Итак, противники схватились грудь с грудью. Спор зашел в тупик, ибо не можетбыть понимания между верующей католичкой и фанатичным протестантом.  Нокс идетв своей неучтивости еще дальше, он называет римско-католическую церковьблудницей, недостойной быть невестой божией.