|
. Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом о матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела под ноги себе. -- Вот как! -- шепотом сказал Петр и осторожно сел на лавку, покачивая головой. Степан медленно выпрямился, посмотрел на жену и развел в воздухе руками, как бы желая обнять что-то... -- Ежели за это дело браться, -- задумчиво и негромко начал он, -- то уже, действительно, надо всей душой... Петр робко вставил: -- Н-да, назад не оглядывайся!.. -- Затеяно это широко! -- продолжал Степан. -- На всю землю! -- снова добавил Петр. XVIII Мать оперлась спиной о стену и, закинув голову, слушала их негромкие, взвешивающие слова. Встала Татьяна, оглянулась и снова села. Ее зеленые глаза блестели сухо, когда она недовольно и с пренебрежением на лице посмотрела на мужиков. -- Много, видно, горя испытали вы? -- вдруг сказала она, обращаясь к матери. -- Было! -- отозвалась мать. -- Хорошо говорите, -- тянет сердце за вашей речью. Думаешь -- господи! хоть бы в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная, читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать -- зря исчезну, и буду -- тоже зря. Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко. -- Послушала ваши речи -- вот для чего люди живут! И так чудно, -- слушаю я вас и вижу -- да ведь я это знаю! А до вас ничего я этакого не слыхала и мыслей у меня таких не было... -- Поесть бы надо, Татьяна, да погасить огонь! -- сказал Степан хмуро и медленно. -- Заметят люди -- у Чумаковых огонь долго горел. Нам это не важно, а для гостьи, может, нехорошо окажется... Татьяна встала и пошла к печке. -- Да-а! -- тихонько и с улыбкой заговорил Петр. -- Теперь, кум, держи ухо востро! Как появится в народе газета... -- Я не про себя говорю. Меня и заарестуют -- не велика беда! Жена его подошла к столу и сказала: -- Уйди... Он встал, отошел в сторону и, глядя, как она накрывает на стол, с усмешкой заявил: -- Цена нашему брату -- пятачок пучок, да и то -- когда в пучке сотня... Матери вдруг стало жалко его -- он все больше нравился ей теперь. После речи она чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна собой и хотела всем доброго, хорошего. |
