|
.. -- Ты -- погоди! Ты скажи -- слава богу, что мы сами его не били, человека-то, -- вот что! Он шептал долго, то понижая голос так, что мать едва слышала его слова, то сразу начинал гудеть сильно и густо. Тогда женщина останавливала его: -- Тише! Разбудишь... Мать заснула тяжелым сном -- он сразу душной тучей навалился на нее, обнял и увлек. Татьяна разбудила ее, когда в окна избы еще слепо смотрели серые сумерки утра и над селом в холодной тишине сонно плавал и таял медный звук сторожевого колокола церкви. -- Я самовар поставила, попейте чаю, а то холодно будет, прямо со сна, ехать... Степан, расчесывая спутанную бороду, деловито спрашивал мать, как ее найти в городе, а ей казалось, что сегодня лицо мужика стало лучше, законченное. За чаем он, усмехаясь, заметил: -- Как это случилось чудно! -- Что? -- спросила Татьяна. -- Да вот знакомство! Просто так... Мать задумчиво, но уверенно сказала: -- В этом деле удивительная простота во всем. Расстались с ней хозяева сдержанно, скупо тратя слова, щедро обнаруживая множество мелких забот об ее удобствах. Сидя в бричке, мать думала, что этот мужик начнет работать осторожно, бесшумно, точно крот, и неустанно. И всегда будет звучать около него недовольный голос жены, будет сверкать жгучий блеск ее зеленых глаз и не умрет в ней, пока жива она, мстительная, волчья тоска матери о погибших детях. Вспомнился Рыбин, его кровь, лицо, горячие глаза, слова его, -- сердце сжалось в горьком чувстве бессилия перед зверями. И всю дорогу до города, на тусклом фоне серого дня, перед матерью стояла крепкая фигура чернобородого Михаилы, в разорванной рубахе, со связанными за спиной руками, всклокоченной головой, одетая гневом и верою в свою правду. Мать думала о бесчисленных деревнях, робко прижавшихся к земле, о людях, тайно ожидавших прихода правды, и о тысячах людей, которые безмысленно и молча работают всю жизнь, ничего не ожидая. Жизнь представлялась невспаханным, холмистым полем, которое натужно и немо ждет работников и молча обещает свободным честным рукам: "Оплодотворите меня семенами разума и правды -- я взращу вам сторицею!" Вспоминая успех свой, она глубоко в груди чувствовала тихий трепет радости и стыдливо подавляла его. XIX Дома дверь ей отпер Николай, растрепанный, с книгой в руках. -- Уже? -- воскликнул он радостно. -- Скоро вы! Глаза его ласково и живо мигали под очками, он помогал ей раздеваться и, с ласковой улыбкой заглядывая в лицо, говорил: -- А у меня ночью, видите ли, обыск был, я подумал -- какая причина? Не случилось ли чего с вами? Но -- не арестовали. Ведь если бы вас арестовали, так и меня не оставили бы!.. Он ввел ее в столовую, оживленно продолжая: -- Однако -- теперь прогонят со службы. Это -- не огорчает. Мне надоело считать безлошадных крестьян! Комната имела такой вид, точно кто-то сильный, в глупом припадке озорства, толкал с улицы в стены дома, пока не растряс все внутри его. |
