|
Ну, до свиданья, товарищи! Все хорошо!.. На улице Саша тихонько сказала матери: -- Вот так же просто он пойдет на смерть, если будет нужно, и так же, вероятно, немножко заторопится. А когда смерть взглянет в его лицо, он поправит очки, скажет -- чудесно! -- и умрет. -- Люблю я его! -- прошептала мать. -- Я удивляюсь, а любить -- нет! Уважаю -- очень. Он как-то сух, хотя добр и даже, пожалуй, нежен иногда, но все это -- недостаточно человеческое... Кажется, за нами следят? Давайте разойдемся. И не входите к Людмиле, если вам покажется, что есть шпион. -- Я знаю! -- сказала мать. Но Саша настойчиво прибавила: -- Не входите! Тогда -- ко мне. Прощайте пока! Она быстро повернулась и пошла обратно. XXVIII Через несколько минут мать сидела, греясь у печки, в маленькой комнатке Людмилы. Хозяйка в черном платье, подпоясанном ремнем, медленно расхаживала по комнате, наполняя ее шелестом и звуками командующего голоса. В печи трещал и выл огонь, втягивая воздух из комнаты, ровно звучала речь женщины. -- Люди гораздо более глупы, чем злы. Они умеют видеть только то, что близко к ним, что можно взять сейчас. А все близкое -- дешево, дорого -- далекое. Ведь, в сущности, всем было бы выгодно и приятно, если бы жизнь стала иной, более легкой, люди -- более разумными. Но для этого сейчас же необходимо побеспокоить себя... Вдруг, остановясь против матери, она сказала тише и как бы извиняясь: -- Редко вижу людей и, когда кто-нибудь заходит, начинаю говорить. Смешно? -- Почему же? -- отозвалась мать. Она старалась догадаться, где эта женщина печатает, и не видела ничего необычного. В комнате, с тремя окнами на улицу, стоял диван и шкаф для книг, стол, стулья, у стены постель, в углу около нее умывальник, в другом -- печь, на стенах фотографии картин. Все было новое, крепкое, чистое, и на все монашеская фигура хозяйки бросала холодную тень. Чувствовалось что-то затаенное, спрятанное, но было непонятно где. Мать осмотрела двери -- через одну она вошла сюда из маленькой прихожей, около печи была другая дверь, узкая и высокая. -- Я к вам по делу! -- смущенно сказала она, заметив, что хозяйка наблюдает за нею. -- Я знаю! Ко мне не ходят иначе... Что-то странное почудилось матери в голосе Людмилы, она взглянула ей в лицо, та улыбалась углами тонких губ, за стеклами очков блестели матовые глаза. Отводя свой взгляд в сторону, мать подала ей речь Павла. -- Вот, просят напечатать поскорее... И стала рассказывать о приготовлениях Николая к аресту. Людмила, молча сунув бумагу за пояс, села на стул, на стеклах ее очков отразился красный блеск огня, его горячие улыбки заиграли на неподвижном лице. -- Когда они придут ко мне -- я буду стрелять в них! -- негромко и решительно проговорила она, выслушав рассказ матери. -- Я имею право защищаться от насилия, и я должна бороться с ним, если других призываю к этому. Отблески огня соскользнули с лица ее, и снова оно сделалось суровым, немного надменным. |
