|
-- Иной раз покажется трудно. А всего так много, все такое серьезное, удивительное, двигается одно за другим скоро, скоро так... Знакомая ей волна бодрого возбуждения поднималась в груди, наполняя сердце образами и мыслями. Она села на постели, торопливо одевая мысли словами. -- Идет, идет, -- все к одному... Много тяжелого, знаете! Люди страдают, бьют их, жестоко бьют, и многие радости запретны им, -- очень это тяжело! Людмила, быстро вскинув голову, взглянула на нее обнимающим взглядом и заметила: -- Вы говорите не о себе! Мать посмотрела на нее, встала с постели и, одеваясь, говорила: -- Да как же отодвинешь себя в сторону, когда и того любишь, и этот дорог, и за всех боязно, каждого жалко, все толкается в сердце... Как отойдешь в сторону? Стоя среди комнаты полуодетая, она на минуту задумалась. Ей показалось, что нет ее, той, которая жила тревогами и страхом за сына, мыслями об охране его тела, нет ее теперь -- такой, она отделилась, отошла далеко куда-то, а может быть, совсем сгорела на огне волнения, и это облегчило, очистило душу, обновило сердце новой силой. Она прислушивалась к себе, желая заглянуть в свое сердце и боясь снова разбудить там что- либо старое, тревожное. -- О чем задумались? -- ласково спросила хозяйка, подходя к ней. -- Не знаю! -- ответила мать. Помолчали, глядя друг на друга, улыбнулись обе, потом Людмила пошла из комнаты, говоря: -- Что-то делает мой самовар? Мать посмотрела в окно, на улице сиял холодный крепкий день, в груди ее тоже было светло, но жарко. Хотелось говорить обо всем, много, радостно, со смутным чувством благодарности кому-то неизвестному за все, что сошло в душу и рдело там вечерним предзакатным светом. Давно не возникавшее желание молиться волновало ее. Чье-то молодое лицо вспомнилось, звонкий голос крикнул в памяти -- "это мать Павла Власова!..". Сверкнули радостно и нежно глаза Саши, встала темная фигура Рыбина, улыбалось бронзовое, твердое лицо сына, смущенно мигал Николай, и вдруг все всколыхнулось глубоким, легким вздохом, слилось и спуталось в прозрачное, разноцветное облако, обнявшее все мысли чувством покоя. -- Николай был прав! -- сказала Людмила входя. -- Его арестовали. Я посылала туда мальчика, как вы сказали. Он говорил, что на дворе полиция, видел полицейского, который прятался за воротами. И ходят сыщики, мальчик их знает. -- Так! -- сказала мать, кивая головой. -- Ах, бедный... Вздохнула, но -- без печали, и тихонько удивилась этому. -- Он последнее время много читал среди городских рабочих, и вообще ему пора было провалиться! -- хмуро и спокойно заметила Людмила. -- Товарищи говорили -- уезжай! Не послушал! По-моему -- в таких случаях надо заставлять, а не уговаривать... В двери встал черноволосый и румяный мальчик с красивыми синими глазами и горбатым носом. -- Я внесу самовар? -- звонко спросил он. -- Пожалуйста, Сережа! Мой воспитанник. Матери казалось, что Людмила сегодня иная, проще и ближе ей. |
