|
-- Боялся, Федя? -- спросила мать. Он побледнел, лицо его заострилось, ноздри дрогнули. -- Боялся, что ударит офицер! Он -- чернобородый, толстый, пальцы у него в шерсти, а на носу -- черные очки, точно -- безглазый. Кричал, топал ногами! В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не били, ни отец, ни мать, я -- один сын, они меня любили. Он закрыл на миг глаза, сжал губы, быстрым жестом обеих рук взбил волосы на голове и, глядя на Павла покрасневшими глазами, сказал: -- Если меня когда-нибудь ударят, я весь, как нож, воткнусь в человека, -- зубами буду грызть, -- пусть уж сразу добьют! -- Тонкий ты, худенький! -- воскликнула мать. -- Куда тебе драться? -- Буду! -- тихо ответил Федя. Когда он ушел, мать сказала Павлу: -- Этот раньше всех сломится!.. Павел промолчал. Через несколько минут дверь в кухню медленно отворилась, вошел Рыбин. -- Здравствуйте! -- усмехаясь, молвил он. -- Вот -- опять я. Вчера привели, а сегодня -- сам пришел! -- Он сильно потряс руку Павла, взял мать за плечо и спросил: -- Чаем напоишь? Павел молча рассматривал его смуглое широкое лицо в густой черной бороде и темные глаза. В спокойном взгляде светилось что-то значительное. Мать ушла в кухню ставить самовар. Рыбин сел, погладил бороду и, положив локти на стол, окинул Павла темным взглядом. -- Так вот! -- сказал он, как бы продолжая прорванный разговор. -- Мне с тобой надо поговорить открыто. Я тебя долго оглядывал. Живем мы почти рядом; вижу -- народу к тебе ходит много, а пьянства и безобразия нет. Это первое. Если люди не безобразят, они сразу заметны -- что такое? Вот. Я сам глаза людям намял тем, что живу в стороне. Речь его лилась тяжело, но свободно, он гладил бороду черной рукою и пристально смотрел в лицо Павла. -- Заговорили про тебя. Мои хозяева зовут еретиком -- в церковь ты не ходишь. Я тоже не хожу. Потом явились листки эти. Это ты их придумал? -- Я! -- ответил Павел. -- Уж и ты! -- тревожно воскликнула мать, выглядывая из кухни. -- Не один ты! Павел усмехнулся. Рыбин тоже. -- Так! -- сказал он. Мать громко потянула носом воздух и ушла, немного обиженная тем, что они не обратили внимания на ее слова. -- Листки -- это хорошо придумано. Они народ беспокоят. Девятнадцать было? -- Да! -- ответил Павел. -- Значит, -- все я читал! Так. Есть в них непонятное, есть лишнее, -- ну, когда человек много говорит, ему слов с десяток и зря сказать приходится... Рыбин улыбнулся, -- зубы у него были белые и крепкие. -- Потом -- обыск. Это меня расположило больше всего. И ты, и хохол, и Николаи -- все вы обнаружились... Не находя нужного слова, он замолчал, взглянул в окно, постукал пальцами по столу: -- Обнаружили решение ваше. |
