|
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала -- надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих. -- Власов идет! -- крикнул кто-то. -- Власов? Давай его сюда... -- Тише! -- кричали сразу в нескольких местах. И где-то близко раздавался ровный голос Рыбина: -- Не за копейку надо стоять, а -- за справедливость, -- вот! Дорога нам не копейка наша, -- она не круглее других, но -- она тяжеле, -- в ней крови человеческой больше, чем в директорском рубле, -- вот! И не копейкой дорожим, -- кровью, правдой, -- вот! Слова его падали на толпу и высекали горячие восклицания: -- Верно, Рыбин! -- Правильно, кочегар! -- Власов пришел! Заглушая тяжелую возню машин, трудные вздохи пара и шелест проводов, голоса сливались в шумный вихрь. Отовсюду торопливо бежали люди, размахивая руками, разжигая друг друга горячими, колкими словами. Раздражение, всегда дремотно таившееся в усталых грудях, просыпалось, требовало выхода, торжествуя, летало по воздуху, все шире расправляя темные крылья, все крепче охватывая людей, увлекая их за собой, сталкивая друг с другом, перерождаясь в пламенную злобу. Над толпой колыхалась туча копоти и пыли, облитые потом лица горели, кожа щек плакала черными слезами. На темных лицах сверкали глаза, блестели зубы. Там, где стояли Сизов и Махотин, появился Павел и прозвучал его крик: -- Товарищи! Мать видела, что лицо у него побледнело и губы дрожат; она невольно двинулась вперед, расталкивая толпу. Ей говорили раздраженно: -- Куда лезешь? Толкали ее. Но это не останавливало мать; раздвигая людей плечами и локтями, она медленно протискивалась все ближе к сыну, повинуясь желанию встать рядом с ним. А Павел, выбросив из груди слово, в которое он привык вкладывать глубокий и важный смысл, почувствовал, что горло ему сжала спазма боевой радости; охватило желание бросить людям свое сердце, зажженное огнем мечты о правде. -- Товарищи! -- повторил он, черпая в этом слове восторг и силу.- Мы -- те люди, которые строят церкви и фабрики, куют цепи и деньги, мы -- та живая сила, которая кормит и забавляет всех от пеленок до гроба... -- Вот! -- крикнул Рыбин. -- Мы всегда и везде -- первые в работе и на последнем месте в жизни. Кто заботится о нас? Кто хочет нам добра? Кто считает нас людьми? Никто! -- Никто! -- отозвался, точно эхо, чей-то голос. Павел, овладевая собой, стал говорить проще, спокойнее, толпа медленно подвигалась к нему, складываясь в темное, тысячеглавое тело. Она смотрела в его лицо сотнями внимательных глаз, всасывала его слова. -- Мы не добьемся лучшей доли, покуда не почувствуем себя товарищами, семьей друзей, крепко связанных одним желанием -- желанием бороться за наши права. |
