|
Перед ним колыхалось огромное, черное лицо толпы и требовательно смотрело ему в глаза. Сердце стучало тревожно. Власову казалось, что его слова исчезли бесследно в людях, точно редкие капли дождя, упавшие на землю, истощенную долгой засухой. Он пошел домой грустный, усталый. Сзади него шли мать и Сизов, а рядом шагал Рыбин и гудел в ухо: -- Ты хорошо говоришь, да -- не сердцу, -- вот! Надо в сердце, в самую глубину искру бросить. Не возьмешь людей разумом, не по ноге обувь -- тонка, узка! Сизов говорил матери: -- Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали и все в землю кланялись. А теперь люди, -- не то опамятовались, не то -- еще хуже ошибаются, ну -- не похожи на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным... да-а! До увидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, -- может, найдешь ходы-выходы, -- дай бог! Он ушел. -- Да, умирайте-ка! -- бормотал Рыбин. -- Вы уж и теперь не люди, а -- замазка, вами щели замазывать. Видел ты, Павел, кто кричал, чтобы тебя в депутаты? Те, которые говорят, что ты социалист, смутьян, -- вот! -- они! Дескать, прогонят его -- туда ему и дорога. -- Они по-своему правы! -- сказал Павел. -- И волки правы, когда товарища рвут... Лицо у Рыбина было угрюмое, голос необычно вздрагивал. -- Не поверят люди голому слову, -- страдать надо, в крови омыть слово... Весь день Павел ходил сумрачный, усталый, странно обеспокоенный, глаза у него горели и точно искали чего-то. Мать, заметив это, осторожно спросила: -- Ты что, Паша, а? -- Голова болит, -- задумчиво сказал он. -- Лег бы, -- а я доктора позову... Он взглянул на нее и торопливо ответил: -- Нет, не надо! И вдруг тихо заговорил: -- Молод, слабосилен я, -- вот что! Не поверили мне, не пошли за моей правдой, -- значит -- не умел я сказать ее!.. Нехорошо мне, -- обидно за себя! Она, глядя в сумрачное лицо его и желая утешить, тихонько сказала: -- Ты -- погоди! Сегодня не поняли -- завтра поймут... -- Должны понять! -- воскликнул он. -- Ведь вот даже я вижу твою правду... Павел подошел к ней. -- Ты, мать, -- хороший человек... И отвернулся от нее. Она, вздрогнув, как обожженная тихими словами, приложила руку к сердцу и ушла, бережно унося его ласку. Ночью, когда она спала, а он, лежа в постели, читал книгу, явились жандармы и сердито начали рыться везде, на дворе, на чердаке. Желтолицый офицер вел себя так же, как и в первый раз, -- обидно, насмешливо, находя удовольствие в издевательствах, стараясь задеть за сердце. Мать, сидя в углу, молчала, не отрывая глаз от лица сына. Он старался не выдавать своего волнения, но, когда офицер смеялся, у него странно шевелились пальцы, и она чувствовала, что ему трудно не отвечать жандарму, тяжело сносить его шутки. |
