|
Теперь ей не было так страшно, как во время первого обыска, она чувствовала больше ненависти к этим серым ночным гостям со шпорами на ногах, и ненависть поглощала тревогу. Павел успел шепнуть ей: -- Меня возьмут... Она, наклонив голову, тихо ответила: -- Понимаю... Она понимала -- его посадят в тюрьму за то, что он говорил сегодня рабочим. Но с тем, что он говорил, соглашались все, и все должны вступиться за него, значит -- долго держать его не будут... Ей хотелось обнять его, заплакать, но рядом стоял офицер и, прищурив глаза, смотрел на нее. Губы у него вздрагивали, усы шевелились -- Власовой казалось, что этот человек ждет ее слез, жалоб и просьб. Собрав все силы, стараясь говорить меньше, она сжала руку сына и, задерживая дыхание, медленно, тихо сказала: -- До свиданья, Паша. Все взял, что надо? -- Все. Не скучай... -- Христос с тобой... Когда его увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на людей, которые отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду. Было холодно, в стекла стучал дождь, казалось, что в ночи, вокруг дома ходят, подстерегая, серые фигуры с широкими красными лицами без глаз, с длинными руками. Ходят и чуть слышно звякают шпорами. "Взяли бы и меня", -- думала она. Провыл гудок, требуя людей на работу. Сегодня он выл глухо, низко и неуверенно. Отворилась дверь, вошел Рыбин. Он встал перед нею и, стирая ладонью капли дождя с бороды, спросил: -- Увели? -- Увели, проклятые! -- вздохнув, ответила она. -- Такое дело! -- сказал Рыбин, усмехнувшись. -- И меня -- обыскали, ощупали, да-а. Изругали... Ну -- не обидели однако. Увели, значит, Павла! Директор мигнул, жандарм кивнул, и -- нет человека? Они дружно живут. Одни народ доят, а другие -- за рога держат... -- Вам бы вступиться за Павла-то! -- воскликнула мать, вставая. -- Ведь он ради всех пошел. -- Кому вступиться? -- спросил Рыбин. -- Всем -- Ишь -- ты! Нет, этого не случится. Усмехаясь, он вышел своей тяжелой походкой, увеличив горе матери суровой безнадежностью своих слов. "Вдруг -- бить будут, пытать?.." Она представляла себе тело сына, избитое, изорванное, в крови и страх холодной глыбой ложился на грудь, давил ее. Глазам было больно. Она не топила печь, не варила себе обед и не пила чая, только поздно вечером съела кусок хлеба. И когда легла спать -- ей думалось, что никогда еще жизнь ее не была такой одинокой, голой. |
