|
.. -- Я его раньше увижу! -- усмехаясь, пообещал Самойлов. -- Вы так ему и скажите -- я все, что надо, сделаю! Чтобы он знал это!.. -- А если его не посадят? -- спросил Егор, указывая на Самойлова. -- Ну -- что же делать! Они оба захохотали. И она, поняв свой промах, начала смеяться, тихо и смущенно, немножко лукавя. -- За своим -- чужое плохо видно! -- сказала она, опустив глаза. -- Это -- естественно! -- воскликнул Егор. -- А насчет Павла вы не беспокойтесь, не грустите. Из тюрьмы он еще лучше воротится. Там отдыхаешь и учишься, а на воле у нашего брата для этого времени нет. Я вот трижды сидел и каждый раз, хотя и с небольшим удовольствием, но с несомненной пользой для ума и сердца. -- Дышите вы тяжело! -- сказала она, дружелюбно глядя в его простое лицо. -- На это есть особые причины! -- ответил он, подняв палец кверху. -- Так, значит, решено, мамаша? Завтра мы вам доставим материален, и снова завертится пила разрушения вековой тьмы. Да здравствует свободное слово, и да здравствует сердце матери! А пока -- до свиданья! -- До свиданья! -- сказал Самойлов, крепко пожимая руку ей. -- А я вот своей матери и заикнуться не могу ни о чем таком, -- да! -- Все поймут! -- сказала Власова, желая сделать приятное ему. Когда они ушли, она заперла дверь и, встав на колени среди комнаты, стала молиться под шум дождя. Молилась без слов, одной большой думой о людях, которых ввел Павел в ее жизнь. Они как бы проходили между нею и иконами, проходили все такие простые, странно близкие друг другу и одинокие. Рано утром она отправилась к Марье Корсуновой. Торговка, как всегда замасленная и шумная, встретила ее сочувственно. -- Тоскуешь? -- спросила она, похлопав мать по плечу жирной рукой. -- Брось! Взяли, увезли, эка беда! Ничего худого тут нету. Это раньше было -- за кражи в тюрьму сажали, а теперь за правду начали сажать. Павел, может, и не так что-нибудь сказал, но он за всех встал -- и все его понимают, не беспокойся! Не все говорят, а все знают, кто хорош. Я все собиралась зайти к тебе, да вот некогда. Стряпаю да торгую, а умру, видно, нищей. Любовники меня одолевают, анафемы! Так и гложут, так и гложут, словно тараканы каравай. Накопишь рублей десяток, явится какой-нибудь еретик -- и слижет деньги! Бедовое дело -- бабой быть! Поганая должность на земле! Одной жить трудно, вдвоем -- нудно! -- А я к тебе в помощницы проситься пришла! -- сказала Власова, перебивая ее болтовню. -- Это как? -- спросила Марья и, выслушав подругу, утвердительно кивнула головой. -- Можно! Помнишь, ты меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь я тебя от нужды спрячу... Тебе все должны помочь, потому -- твой сын за общественное дело пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют. Я скажу -- от арестов этих добра начальству не будет, -- ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают -- укусили человека за пятку, далеко не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили -- сотни рассердились! Разговор кончился тем, что на другой день в обед Власова была на фабрике с двумя корчагами Марьиной стряпни, а сама Марья пошла торговать на базар. |
