|
.. -- тихо сказал он. -- А знаете, что я сегодня сделала? -- воскликнула она и торопливо, захлебываясь от удовольствия, немножко прикрашивая, рассказала, как она пронесла на фабрику литературу. Он сначала удивленно расширил глаза, потом захохотал, двигая ногами, колотил себя пальцами по голове и радостно кричал: -- Ого! Ну, -- это не шутка! Это дело! Павел-то будет рад, а? Это -- хорошо, ненько! И для Павла и для всех! Он с восхищением щелкал пальцами, свистал и весь качался, блестел радостью и возбуждал в ней сильный, полный отзвук. -- Милый вы мой, Андрюша! -- заговорила она так, как будто у нее открылось сердце и из него ручьем брызнули, играя, полные тихой радости слова. -- Думала я о своей жизни -- господи Иисусе Христе! Ну, зачем я жила? Побои... работа... ничего не видела, кроме мужа, ничего не знала, кроме страха! И как рос Паша -- не видела, и любила ли его, когда муж жив был, -- не знаю! Все заботы мои, все мысли были об одном -- чтобы накормить зверя своего вкусно, сытно, вовремя угодить ему, чтобы он не угрюмился, не пугал бы побоями, пожалел бы хоть раз. Не помню, чтобы пожалел когда. Бил он меня, точно не жену бьет, а -- всех, на кого зло имеет. Двадцать лет так жила, а что было до замужества -- не помню! Вспоминаю -- и, как слепая, ничего не вижу! Был тут Егор Иванович -- мы с ним из одного села, говорит он и то и се, а я -- дома помню, людей помню, а как люди жили, что говорили, что у кого случилось -- забыла! Пожары помню, -- два пожара. Видно, все из меня было выбито, заколочена душа наглухо, ослепла, не слышит... Она перевела дыхание и, жадно глотая воздух, как рыба, вытащенная из воды, наклонилась вперед и продолжала, понизив голос: -- Помер муж, я схватилась за сына, -- а он пошел по этим делам. Вот тут плохо мне стало и жалко его... Пропадет, как я буду жить? Сколько страху, тревоги испытала я, сердце разрывалось, когда думала о его судьбе... Она замолчала и, тихо качая головой, проговорила значительно: -- Нечистая она, наша бабья любовь!.. Любим мы то, что нам надо. А вот смотрю я на вас, -- о матери вы тоскуете, -- зачем она вам? И все другие люди за народ страдают, в тюрьмы идут и в Сибирь, умирают... Девушки молодые ходят ночью, одни, по грязи, по снегу, в дождик, -- идут семь верст из города к нам. Кто их гонит, кто толкает? Любят они! Вот они -- чисто любят! Веруют! Веруют, Андрюша! А я -- не умею так! Я люблю свое, близкое! -- Вы можете! -- сказал хохол и, отвернув от нее лицо, крепко, как всегда, потер руками голову, щеку и глаза. -- Все любят близкое, но -- в большом сердце и далекое -- близко! Вы много можете. Велико у вас материнское... -- Дай господи! -- тихо сказала она. -- Я ведь чувствую, -- хорошо так жить! Вот я вас люблю, -- может, я вас люблю лучше, чем Пашу. Он -- закрытый... Вот он жениться хочет на Сашеньке, а мне, матери, не сказал про это... -- Неверно! -- возразил хохол. -- Я знаю это. Неверно. Он ее любит, и она его -- верно. А жениться -- этого не будет, нет! Она бы хотела, да Павел не хочет... -- Вот как? -- задумчиво и тихо сказала мать, и глаза ее грустно остановились на лице хохла. -- Да. Вот как? Отказываются люди от себя... -- Павел -- редкий человек! -- тихонько произнес хохол. |
