|
-- Можно! -- ответил хохол, поднимаясь. Крепко обнявшись, они на секунду замерли -- два тела -- одна душа, горячо горевшая чувством дружбы. По лицу матери текли слезы, уже легкие. Отирая их, она смущенно сказала: -- Любит баба плакать, с горя плачет, с радости плачет!.. Хохол оттолкнул Павла мягким движением и, тоже вытирая глаза пальцами, заговорил: -- Будет! Порезвились телята, пора в жареное! Ну, и чертовы же угли! Раздувал, раздувал -- засорил себе глаза... Павел, опустив голову, сел к окну и тихо сказал: -- Таких слез не стыдно... Мать подошла к нему, села рядом. Ее сердце тепло и мягко оделось бодрым чувством. Было грустно ей, но приятно и спокойно. -- Я соберу посуду, -- вы себе сидите, ненько! -- сказал хохол, уходя с комнату. -- Отдыхайте! Натолкали вам грудь... И в комнате раздался его певучий голос: -- Славно почувствовали мы жизнь сейчас, -- настоящую, человеческую жизнь!.. -- Да! -- сказал Павел, взглянув на мать. -- Все другое стало! -- отозвалась она. -- Горе другое, радость -- другая... -- Так и должно быть! -- говорил хохол. -- Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, -- новое сердце в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: "Эй, вы! Люди всех стран, соединяйтесь в одну семью!" И по зову его вес сердца здоровыми своими кусками слагаются в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол... Мать плотно сжимала губы, чтобы они не дрожали, и крепко закрыла глаза, чтобы не плакали они. Павел поднял руку, хотел что-то сказать, но мать взяла его за другую руку и, потянув ее вниз, прошептала: -- Не мешай ему... -- Знаете? -- сказал хохол, стоя в двери. -- Много горя впереди у людей, много еще крови выжмут из них, но все это, все юре и кровь моя, -- малая цена за то, что уже есть в груди у пеня, в мозгу моем... Я уже богат, как звезда лучами, -- я все снесу, все вытерплю, -- потому что есть во мне радость, которой никто, ничто, никогда не убьет! В этой радости -- сила! Пили чай, сидели за столом до полуночи, ведя задушевную беседу о жизни, о людях, о будущем. И, когда мысль была ясна ей, мать, вздохнув, брала из прошлого своего что-нибудь, всегда тяжелое и грубое, и этим камнем из своего сердца подкрепляла мысль. В теплом потоке беседы страх ее растаял, теперь она чувствовала себя так, как в тот день, когда отец ее сурово сказал ей: -- Нечего рожу кривить! Нашелся дурак, берет тебя замуж -- иди! Все девки замуж выходят, все бабы детей родят, всем родителям дети -- горе! Ты что -- не человек? После этих слов она увидела перед собой неизбежную тропу, которая безответно тянулась вокруг пустого, темного места. И неизбежность идти этой тропой наполнила ее грудь слепым покоем. Так и теперь. Но, чувствуя приход нового горя, она внутри себя говорила кому-то: "Нате, возьмите!" Это облегчало тихую боль ее сердца, которая, вздрагивая, пела в груди ее, как тугая струна. |
