Алексей наклонился к нему и жестко, вложив всю силу, ударил извозчика кастетом вторично, на этот раз по ребрам. Помедлив секунду, добавил и в третий раз, так чтобы наверняка лишить противника желания продолжать бой. Шумилов прекрасно знал, что зачастую у выпившего человека меняется восприятие боли, и даже получившие серьезные травмы люди оказываются в силах продолжать сопротивление. Кроме того, Шумилова душил гнев, он был готов буквально затоптать в грязь своего обидчика.

Шумилов выпрямился и, с глубоким внутренним удовлетворением наблюдая за конвульсиями человека подле своих ног, процедил:

— Ну что, падла краснорожая, наелся? Думал, самый умный в этом департаменте? Женщин ты уже любить не будешь никогда, это я тебе обещаю. Вопрос в другом, Дементий: останешься ли ты вообще жив. Я ведь имею полное право сейчас тебя убить. А что поделать, оправданная самозащита. Уж я оправдаюсь перед судом, верь мне.

Дементий корчился и немо ловил ртом воздух. Примерно через полминуты, или чуть более, кое-как восстановив дыхание, он просипел:

— Знаешь что, барин… Помяни слово, не уйти тебе отседа…

Он не договорил, потому что Шумилов наклонился и снова ударил по ребрам зажатым в кулаке кастетом.

— Ты не понял песни, Дементий! Ты сейчас сам будешь плакать и просить, чтобы я поскорее отсюда ушел.

Шумилов испытывал огромное желание ударить лежавшего ногой, но прекрасно знал, что лакированные туфли, купленные в магазине Франсуа Пежье за тридцать пять рублей, порвутся от первого же доброго пинка.

— Слышь, Дементий, ответь на мои вопросы, и я не посажу тебя в тюрьму, — предложил Шумилов.

Дементий стоял на четвереньках, опустил голову вниз и промычал:

— М-м… м-м… слышь, адвокат, ну что я тебе сделал, а-а? Отвяжись, а-а…

Шумилов не успел ответить. Из канавы, прорытой поперек двора, стали быстро выскакивать мужички — один, второй, третий. Шумилов отпрянул назад, потянул из кармана пыльника револьвер, который зацепился мушкой за подкладку, и закричал:

— А ну, братишки, кому пулю? Подходить по одному в порядке живой очереди!

Времени нельзя было терять: секунда-другая, и его могли посадить на «перья» друзья побитого извозчика. Так и не вытащив полностью револьвер, Шумилов взвёл курок и выстрелил вверх через одежду:

— Всем стоять по местам! Больше предупреждать не стану!

Грохот выстрела прокатился по тихому двору, словно раскат грома. Ошарашенные мужики застыли, боясь пошевелиться. Шумилов тут же взвел курок для нового выстрела и поворотился к Дементию:

— Слышь, хряк красномордый, будешь отвечать на вопросы или коленку тебе отстрелить? Если б мы были не в Питере, а где-нибудь в лесу, я бы твои пятки в костер сунул. Ты б у меня севильским цирюльником запел, честное слово.

Дементий по-прежнему стоял на четвереньках. Было видно, что ему по-прежнему очень больно, и он при всем желании не мог подняться. Однако, обратив лицо к Шумилову, он процедил:

— Ну чё тебе надо, а? Ну-у чё ты ко мне прицепился, барин?

— Хорошо, Дементий, хорошо. Уже много лучше, чем раньше! Ну-ка, расскажи мне о дамочке, что ты возил двадцать седьмого августа. Только не ври, видит Бог, прострелю тебе коленку, ведь инвалидом станешь, ей-богу, станешь, Дементий! Подаяние просить станешь, а тебе не дадут, скажут, мордатый, сука, здоровый. Иди, падла, землю пахать, а не милостыней христовой побираться. Да я б тебе и сам не подал, видит Бог, лучше пристрелил под забором. Ты ж, падла, душегубец, я тебя насквозь вижу.

— Да о какой дамочке ты толкуешь, барин?! — чуть не заплакал извозчик. — Скажи ясно, о какой? Их, этих дамочек, как грязи катается! Ты о какой спрашиваешь?!

— О той, Дементий, из-за которой ты поссорился с Андреем Копытиным, из рязанской артели извозчиком.