|
Такой беспорядок – голова кругом. К тому же по мере возможности я кое что проверяю и успел сделать несколько телефонных звонков Жду, кстати, ответ из уголовного розыска Ниццы. Он показал открытку с изображением огромного роскошного поместья, возвышающегося над заливом Ангелов. Дом с минаретом, построенный в дурном восточном стиле, окружали пальмы. Название виллы, «Оазис», было напечатано внизу. – По бумагам, – пояснил Лапуэнт, – в этом доме она и жила с мужем пятнадцать лет назад. – В то время ей было около тридцати пяти. – Вот их фотография того периода. На любительской фотографии, запечатлевшей чету на пороге виллы, женщина держала на поводке двух огромных русских борзых. Граф фон Фарнхайм, маленький, сухонький, с белой бородкой и моноклем, отличался изысканностью в одежде. Его спутница, прелестное, с красивыми формами создание, без сомнения, притягивала к себе взгляды мужчин. – Известно, где они поженились? – На Капри, за три года до этой фотографии. – Сколько же лет было графу? – Шестьдесят пять. Их брак продолжался всего три года. Граф купил «Оазис» сразу после возвращения из Италии. Чего только здесь не было: пожелтевшие счета, паспорта с многочисленными визами, открытки с изображением казино Ниццы и Канна и даже пачка писем, которые Лапуэнт еще не успел разобрать. Все они написаны угловатым почерком, где встречались и готические буквы, внизу стояла подпись – Тане. – Ее девичья фамилия известна? – Мадлен Лаланд, уроженка Ла Рош сюр Йон в Вандее. Некоторое время была статисткой в Казино де Пари. Порученную ему задачу Лапуэнт, похоже, считал наказанием. – Ничего не нашли? – спросил он после непродолжительного молчания. Вопрос, конечно, об Арлетте. – Этим занимается Жанвье. Я к нему присоединюсь. – Вы собираетесь в «Пикреттс»? Мегрэ кивнул. В соседнем кабинете инспектор отвечал на телефонные звонки и принимал посетителей, пришедших для опознания танцовщицы. – Пока ничего существенного. Отправил одну старушенцию в Институт судебно медицинской экспертизы. Перед трупом клялась, что это ее дочь, но один из служащих института ее засек – сумасшедшая. Уже лет десять она опознает там все женские трупы. На этот раз метеослужба не ошиблась: когда Мегрэ вышел на улицу, заметно похолодало, и комиссар поднял воротник пальто. На Монмартр он пришел слишком рано, в начале двенадцатого, ночная жизнь только пробуждалась; еще не опустели залы театров и кино, зажигались первые огни неоновых реклам кабаре, швейцары в ливреях готовились занять свои посты. Он заглянул в табачную лавку на углу улицы Дуэ: здесь он был частый гость, и его сразу узнали. Хозяин недавно приступил к работе – лавка на ночь не закрывалась. Днем в баре управлялась его жена с официантами, а вечером он ее сменял. Тогда они и встречались. – Что для вас, комиссар? Мегрэ не сразу заметил человека, на которого кивнул хозяин, – конечно, Кузнечик. Едва возвышаясь над стойкой, тот потягивал мятный ликер с водой. Кузнечик тоже узнал комиссара, но, изобразив глубокую заинтересованность информацией с скачках, продолжал делать карандашом какие то пометки. Его можно было принять за жокея: комплекцией он явно соответствовал. Но, приглядевшись, казалось странным видеть на детской фигурке морщинистое, серое, увядшее лицо с удивительно живыми, острыми, всевидящими глазами, какие бывают у некоторых животных от постоянной тревоги. Не в форме, а в костюме он выглядел как подросток перед первым причастием. – Вы были здесь прошлой ночью, около четырех? – спросил Мегрэ у хозяина, заказав стаканчик кальвадоса. |
