|
– Ваша жиличка никогда не получала писем на банковских бланках? – Ни разу. – А из дома часто выходила? – Бывало, что по две недели не показывалась и в квартире – ни звука. Я даже думала, уж не умерла ли она. Валялась, наверно, на кровати в грязи. Потом наряжалась, надевала шляпу, перчатки; посмотришь – дама да и только, если бы не вечно блуждающий взгляд. – Она подолгу оставалась на улице? – Когда как. Иногда несколько минут, иногда целый день. И возвращалась с кучей пакетов. А вино ей приносили ящиками. Всегда дешевое красное, которое она покупала в лавке на улице Кондорсе. – Вино приносили в квартиру? – Нет, ящик ставили у дверей. Я всякий раз ругалась с рассыльным, потому что он не хотел подниматься по черной лестнице, – там, видите ли, темно и он боялся разбиться. – Как вы узнали о ее смерти? – Я даже не подозревала об этом. – Но дверь то открыли вы. – Никогда этого не делала и не сделала бы. – Что вы хотите сказать? – Сейчас мы с вами на пятом этаже, а на шестом – немощный старик. Я у него прибираю и приношу ему поесть. Он служил в управлении прямых налогов. Старик живет у нас много лет, полгода назад он потерял жену. Вы, может, читали в газетах: в десять утра она шла на рынок на улицу Лепик и на площади Бланш ее сбил автобус. – Когда вы убираете его квартиру? – Около десяти. А потом, спускаясь вниз, подметаю лестницу. – Сегодня утром тоже подметали? – Конечно. – Но первый раз поднимаетесь с почтой? – Только не на шестой. Старик редко получает письма да и не особенно спешит их читать. Жильцы третьего этажа работают, уходят рано, в половине девятого, и забирают почту сами. – Даже если вас нет на месте? – Даже отлучаясь, я не закрываю привратницкую на ключ. Покупки делаю на улице и время от времени посматриваю на дом. Я открою окно, не возражаете? Все задыхались от жары. Они вернулись в первую комнату; только Жанвье, как и утром на улице Нотр Дам де Лоретт, остался осматривать ящики и шкафы. – Значит, вы не поднимаетесь с почтой выше третьего этажа? – Нет. – Итак, около десяти, поднимаясь на шестой, вы проходили мимо этой двери. – И заметила, что она приоткрыта. Меня это несколько удивило. Когда спускалась, как то не обратила внимания. Приготовив старику обед, снова поднялась наверх только в половине пятого – я обычно кормлю его в это время. Спускаясь, я опять заметила, что дверь приоткрыта, и машинально, вполголоса, позвала: – Госпожа графиня! Ее так все зовут. Имя у нее какое то иностранное и очень трудное. Проще сказать «графиня». Никто не ответил. – Свет в квартире горел? – Да. Я здесь ни к чему не прикасалась. И эта лампа уже горела. – А в комнате? – Как и сейчас. Я ничего не трогала. Не знаю почему, но мне стало не по себе. Заглянув в приоткрытую дверь, я позвала снова. Потом скрепя сердце вошла. Я весьма чувствительна к дурным запахам и, подойдя к комнате, все увидела. Я бросилась вниз, позвонила в полицию. В доме, кроме старика, никого не было, и я, чтобы не оставаться одной, побежала к соседке привратнице, она моя подружка. Все спрашивали, что случилось. Когда прибыл инспектор, у дверей уже собралось несколько человек. – Благодарю. Как вас зовут? – Госпожа Обен. – Благодарю вас, госпожа Обен. Можете вернуться к себе. Там кто то пришел, наверно доктор. Но это был не доктор Блок, а судебно медицинский эксперт, тот же, что утром на квартире Арлетты. Пожав комиссару руку, он покровительственно кивнул Лоньону и, подойдя к порогу спальни, воскликнул: – Опять! Синева на горле не оставляла сомнений в способе убийства графини, а пятна на бедрах ясно показывали степень интоксикации. |
